Лиза-подлиза

- Я знаю... Ой. А что, надо... снять все?

- Да. Все-все надо будет снять.

- Что, совсем? СОВСЕМ? Я не смогу, наверно.

- Сможешь.

- Я очень стеснительная. А мы выключим свет, ладно?

- Ладно.

- Ммммммм!.. - Лиза мычала, как теленок, от ужаса и восторга. Было совсем темно, и мокрое ее платье было холодным. Да...

Рассказчик умолк.

- И... что было потом?- спросил я его.

- А вы не догадываетесь? Потом - потом вон что было, - рассказчик показал рукой на дверь. - Сашку видели? Вся в маму. Вот что потом было...

- И... как дальше?

- Дальше? Дальше - стеснялась она страшно... До ступора. Мы, как пришли ко мне, вначале мыться отправились - ноги-то в грязи, как у свинок. Мы, кстати, оба стеснялись, - раньше такого со мной не было никогда. Хотелось, конечно, смертельно к ней в душ, но чувствовал - нельзя, рано.

Пока она мылась, я чаю вскипятил, пирожных раздобыл - скудный холостяцкий десерт. Выходит из ванной - волосы мокрые, вьюнками, вся влажная, розовая... халат я свой дал ей - закуталась в него, чтоб я, значит, ничего не подсмотрел, не дай Бог. И за чаем я целую ее, трогаю, а она - сжалась, глазки буравчиками, не реагирует - боится. Все думает, видно, об ЭТОМ.

Ну, я вижу, что так - и говорю: если не хочешь - не надо. Не надо ЭТОГО. Только - пусть будет так, как прежде. Когда в луже стояли. И еще ближе. Я чуть не плакал. А она: нет, пусть будет ЭТО. Я хочу. Так надо. И знаете, в голосе решимость такая - недетская. И боится притом страшно.

Ну что тут делать? Я повел ее в комнату, погасил все; темно было, жутковато... Распахнул полы, раскрыл теплое, бархатное - плечики, грудь, животик, и то, что под ним - распаренное, влажное, нежное-нежное такое, тепленькое. Сам едва дышу от всего этого, и говорю ей: давай, чтоб не так страшно тебе, сразу разденемся оба, и - под одеялко? Она: хорошо.

И вот тут... Легли. Я под низ, она - на меня. И сразу тело к телу, тепло это - растеклось, запульсировало, и она тоже чувствует это, хоть и дрожит пока. Лизонька, говорю. Лизочка, Лизунья моя родная, Лизеночек, - и целую ее. Знаете, как это - когда женское тело прильнуло, клетка к клетке, и грудки мягкие вминаются в тебя?..

И - она сама уже чувствует все это – близость, умиление... сама уже сходит с ума; и тут - как начала меня ласкать! Вдруг прорвало... Боже ж ты мой! Ручками обвивает, как может, обцеловывает везде-везде, жарко так, и подлизывает, и в ноздри язычком, и в уши, и лижет сверху-донизу, и на шею перешла, и на все тело, и пришептывает такие слова, от которых расточиться хочется, растечься в ней: и ненаглядный, и солнышко, и радость моя, и чудо, и мальчишечка, и лапочка... Какая невыносимо ласковая была! И тельцем трется, и женское шевелится уже в ней - хочется грудки помять об меня, и выгнуться, и пизденкой об ногу...

Я подыхал. Знаете, бывают такие моменты, после которых жить не хочется - кажется, что чище, лучше, выше не будет уже... Одеяло уползло куда-то вбок; извиваемся на кровати, катаемся, облизываем друг друга с ног до головы, ревем оба от смертной нежности... И - как-то незаметно я оказался на ней сверху. Сосу ей груди, она - кричит. Шепчет: я умираю, аааа... Груди у нее большие, спелые-спелые, тугие, и вся она – налитая, в соку, я удивился даже, - полудетский фасон платья скрывал ее тело, и она сама, видно, не привыкла к нему, стеснялась, - детская душа ее не понимала, зачем налилась грудь, зачем плечики, зачем бархат в голосе...

Соски набухли - визжит! О стеснении, о чем угодно и думать забыла, вся - здесь, вся растворилась в моменте, в ощущениях своих, и я тоже. От желания я подыхал, думал - не дотерплю, оскандалюсь.

И... как-то ОНО само собой получилось. Вот не поверите. Просто в какой-то момент наши ласки переросли в ЭТО. Просто я заметил вдруг, что вплываю в нее, и насаживаю ее бедра на себя, а она сдавленно воет подо мной, но ласк не прерывает - кусается, извивается, языком мажет меня... и ноет - то ли больно, то ли хорошо ей. И, знаете, - как начал я ее с двух сторон!.. И хуем, и ртом… и руками вминаю ее попку в себя - чтоб глубже проебать девчоночку. Ем ее губами и шепчу ей: Лиза, я уже в тебе. Глубоко в тебе. Лизенок, ты видишь? А? Мы уже делаем ЭТО, Лиза, девочка. Ты уже другая, Лиза-подлиза, Лизавета моя; на дворе весна, Лиза! Вот тебе, и вот, и вот, вот, вот, вот! Наяриваю ей, как бешеный, - а она подмахивает, сипит от ужаса или от чего там, и ноготками впилась в меня…

И вдруг - как выгнет ее! Кричит, захлебывается - и мне хуй выламывает, и хрипит, и вдавливается до упора... Я вжал ее в себя, чтоб достать до конца - и взрываюсь там, поливаю потроха ее... Чума! Мы и не различали, где чье тело. Мы были бешеным клубком, и клубок этот - извивался, лизался, истекал слюной, соками, кончей, растекался и умирал. И когда все кончилось, мы долго еще прыгали по инерции; хуище мой отвердел и никак не желал давать отбой, хоть и выплюнул уже все, что было...

Уже потом, через пару дней, я снял простыню, вырезал кровавое пятно из нее - "это память будет, говорю, о тех временах, когда Лиза была девочкой, стеснительной, нецелованной девочкой". А после нашего первого раза - включил свет, специально, чтобы застеснять, застыдить Лизу, чтоб она осознала, кто она и что с ней. Лежит голая на кровати, жмется, стонет; пизда в крови, и ноги тоже, и все под ней. Смотри, говорю! И не сметь стесняться! И трогаю ей пизду, и ноги, и в попку пальцем залез. Это все теперь мое, наше с тобой, говорю. Теперь ты - вот такая! А зайчиком стеснительным была раньше - до нашей эры. Понятно? Теперь ты - женщина! Голая, оплодотворенная, взрослая, прекрасная женщина! И плачем оба.

Я пизду ее лизать начал, слизываю кровь ее, как самый вкусный джем, и потом целую в ротик ее - пробуй, говорю, вкус твоей девственности. И снова - к пизде. Хочу, чтоб она обкончалась вот так - и от сладости в пизде, и от стыда, от того, что ее - вот так... Тут и выгнуло ее снова - почти мгновенно. А, кричит, аай, мамочки! - воет, будто от боли дохнет, и голые бедра ходуном ходят, как маховик. Вымазала пиздой все лицо мне - а я уже страшно в нее хочу, просто сил нет; мечется она - а я снова в нее лезу, и приговариваю: покажем кузькину мать девочке, покажем сладкой! Никакой пощады девочке - май на дворе... Заебал ее снова, обкончал внутри - умереть просто...

Четыре раза. Четыре раза той ночью - до самого утра. Разок заснули только; проснулся затемно - выебал ее снова, теплую, спящую. Залил изнутри ее до ушей. Говорил ей: Лиза, Лиза-подлиза, вот как оно бывает, Лиза. Смотри, Лиза: я в самом-самом стыдном твоем месте, Лиза, в самом страшном, ты стеснялась его, прятала его. Тебе хорошо, Лиза? И она мне: умираю! Хочу влезть в тебя и умереть. Хочу стать тобой. Родненький мой. Ебется - и шепчет такое. И я хочу, Лиза, говорил я - и еб ее, еб, пока в ушах не зазвенело...

К утру я раздел ее при свете, мял и лизал ее, чтоб не стеснялась, - а она стонала и шептала: ой как стыдно, мамочки... Тогда я отвел ее к зеркалу, поставил ее перед ним прямо на пол - на четвереньки, раком, - и стал ебать ее, и кричать: смотри! Смотри! Сунул хуй в нее - а там все мокро, чавкает даже. Она вначале жмурилась, но потом раскрыла глаза, конечно - и увидела, как я наяриваю ей, и как грудки ее ходуном ходят, и личико свое увидела, и глазки с поволокой, и ротик приоткрытый, и всю себя... Я еще грудки мну ей, дою ее, как буренку, и ебу - а она смотрит. Глазищи распахнула, мордочка красная...