Первые дни Машка, конечно, еще очень надеялась, верила, что Герман сам найдет возможность с ней связаться. Но время шло, ничего не происходило и она все больше и больше впадала в отчаяние. Даже на праздновании Нового Года вдруг разрыдалась под бой курантов, когда в голове сформировалось одно единственное желание — чтобы он был с ней. Истерика ее очень напугала родителей и близких. Те считали, что у Машки первая любовь с Юрой, и поссорились те в первый раз — чего не бывает, но такое явное отчаяние, подавленность, в которой она находилась все рождественские каникулы плохо укладывались в эту версию.
— Машунчик, Юра опять звонил, очень просил с тобой поговорить, — мама села рядом на постели и тихонько погладила дочь по спине. Та бездумно уставилась в телефон, без всякой системы просматривая разную ерунду на ю-тубе.
— Не хочу с ним говорить, — наконец буркнула. Ну сколько можно повторять? Что, они еще не запомнили, что для бывшего бойфренда ее больше никогда нет?
Мама тяжело вздохнула. Чувствовала, что любимому ребенку плохо, а как помочь — непонятно. Уже совсем взрослая, не лялечка, приходившая к ней со всеми горестями.
— Маш — осторожно начала она, — он тебе ничего не сделал?
— Если ты спрашиваешь, не беременна ли я — то нет!
Мать дернулась как от удара, отвернулась, Машке стало стыдно за хлынувшую агрессию, мама то тут не при чем.
— Мааам, прости, — схватила она за руку, — не хотела тебя обидеть. Нет, он меня не изнасиловал и ничего такого. Не волнуйся, пожалуйста.
Да уж, какое тут не волноваться? Тем более, формулировка «не изнасиловал» уж больно обтекаемая. Неужели, попытался? А с виду такой интеллигентный, надежный мальчик.
— Маш, я не говорю тебе прощать его, просто помни, у мальчиков в этом возрасте еще гормоны бушуют, головой не думают. Ты поосторожнее.
— Ма-ма, хватит! Да знаю я!
Мать решила отложить попытки дальнейшего секс-воспитания. Да и поздно уже, что не вложили в голову раньше, сейчас уже не привьешь. Уж слишком много информации у юного поколения, в некоторых вещах Машка наверняка лучше нее в ее 17 разбирается.
Дверь комнаты тихо закрылась. Маша снова уставилась на экран. Юрка и вправду звонил и писал каждый день, во все мессенджеры, имейлы, соцсети — вымаливал прощения. Говорил, что был пьян, не понимал, что делал и, дескать, простить себе не может. Если он сам не может, то как его может простить она?! Сначала просто удаляла все сообщения, потом заблокировала везде, где могла, ни разу не ответив. Он для нее умер.
А вот для Германа, видимо, умерла она. Развлекся, потешил свое мужское тщеславие и смылся. Он же говорил, что не влюблен, дал ясно понять, что это просто голод, пока нет постоянной спутницы жизни, а она все равно напридумывала себе невесть что. И вроде правильные, хоть и горькие выводы сделала, основанные на словах, фактах, да только сердце не хочет верить, помнит нежность, восхищение, одержимость в его глазах, помнит ласковые губы и руки на теле, помнит самоотверженность, с которой возносил ее к вершине, забыв о себе. Неужели это ничего не значит?
Машка выключила свет и залезла под одеяло, потянулась рукой вниз и стала ласкать себя, без конца вспоминая, как это делал он. Мастурбировала постоянно, пытаясь хоть в воспоминаниях и фантазиях о нем, стать к нему чуточку ближе, но ее оргазмы так ни разу и не достигли того накала, что было с ним. Тогда она словно рассыпалась в пыль и взлетала к небесам, снова и снова, а самой с собой — ну, приятно, но никакого полета и в помине нет, только мерзкое чувство незавершенности и брезгливости после.
Возобновились занятия. Маша уже немного успокоилась и смирилась с тем, что вряд ли еще когда-либо увидит Германа. Так и будет помнить о нем, как об идеале мужчины, может, повезет и встретит когда-нибудь кого-то хоть отдаленно похожего. Юрка Велеретдинов этим кем-то точно не был. Сунулся было к ней со своим грустным взглядом, словно нашкодивший щенок, она лишь холодно посмотрела, как на пустое место, он и ретировался. Больше не приставал. Надо отдать ему должное, все же был достаточно умен и понял с первого раза.
К весне Маша целиком и полностью ушла в учебу, до выпускных экзаменов осталось совсем немного. К ее несказанной радости пришел ответ из одного европейского вуза, куда она на удачу отправила заявление на полную стипендию. Просили дополнительно эссе о целях и чаяниях, рекомендации из школы и все табельные оценки за последние два года.
И родители, и учителя гордились ею безмерно, но она старалась не раскатывать губу раньше времени, вдруг, все же отфутболят.
— Вера Геннадьевна, мои рекомендации и выписки готовы? Директор подписал? — заглянула она в очередной раз в секретарскую, директор последние пару дней все время в отделе образования пропадал и никак не мог добраться до ее документов.
— Да-да, Машенька, заходи, все готово, — приветливо позвала секретарша.
Пока она складывала все бумаги в большой, плотный конверт, Маша разглядывала стены, с которых смотрели улыбающиеся фотографии лучших учеников школы за последние тридцать лет. В одном из первых рядов была фотография ее отца — тоже светловолосого, кареглазого, но с россыпью веснушек на худом, подвижном лице. Машка хоть и была похожа на отца, но кожа и телосложение у нее были материнские, с едва заметной примесью восточной крови.
— Ну вот и все готово. Тебе еще что-то надо докладывать?
— Не, больше ничего не просили.
— Я тогда заклеиваю, хорошо? Ты когда на почту пойдешь?
— Думала сегодня после уроков, чтоб дошло побыстрее, заказным письмом.
— И это правильно, — кивнула женщина. — Сканы я тебе по электронке скину на всякий случай.
— Спасибо, ВерГенадевна, но им оригиналы нужны. Надеюсь, наша почта нигде письмо не потеряет по дороге
— Да-да, не волнуйся. Я уверена, все будет хорошо, дойдет очень быстро и ты получишь свою стипендию — заслужила. Представляешь, будешь жить на берегу Балтийского моря! Красота там невероятная! Я в молодости
— Ага, спасибо, — Маше уже хотелось поскорее отвязаться от болтливой секретарши.
— Бежать пора? Ну беги тогда, — понимающе улыбнулась Вера Геннадьевна. — Ой, Маш, постой, все равно на почту пойдешь, занесешь и мои письма?
— Конечно, без проблем, — сунула толстую пачку конвертов в сумку.
После уроков решила не садиться на автобус, а прогуляться. Весна еще только подкрадывалась, зачастую серые тучи приносили дождь со снегом, но корка льда уже растаяла, земля мягко пружинила под ногами, деревья стали подергиваться призрачной зеленью, а неугомонные птички во всю щебетали на проводах. Маша вздохнула полной грудью. Эх, как хороша жизнь! Она молода, красива, умна и скоро поедет учиться подальше из опостылевшего города, окончательно забудет все глупости, что наворотила.
На почте доставая пачку писем из сумки, неловко схватилась за толстый конверт и выронила кучу тоненьких, маленьких писем. Опустилась на колени, стала поднимать и застыла в шоке — на одном из конвертов адресатом значился Свердлов Герман Сергеевич, Малая Набережная д. 44, кв. 7.
— Девушка, ну вы скоро там? Мне что, вас до закрытия теперь ждать? — недовольным, визгливым голосом поторопила почтальонша. Маша дрожащими пальцами собрала все разлетевшиеся письма, многие с знакомыми именами учителей, воровато оглянувшись, сунула в карман конверт, адресованный Герману, остальные протянула в окошко.
— Вот это вот срочным и заказным, пожалуйста, — попросила девушка.
Дама в окошке недовольно поджала губы, но соответствующую квитанцию выписала.
Домой Маша летела как на крыльях. Она теперь знает его адрес! Знает, как найти его! Восторг поутих
лишь, когда она поняла, что он то ее и не ждет Если бы хотел, давно сам нашел. И что же — она тут свалится ему как снег на голову три месяца спустя?
Несколько дней Маша боролась сама с собой, вспоминая мамины наставления о женской чести и достоинстве, о
том, что девушка никогда не должна первой проявлять инициативу к сближению с парнем, о том, что подкарауливают и вешаются на мужчин лишь женщины легкого поведения. Она все это понимала. Понимала, что пойдя к нему, пожертвует своей гордостью, но при мысли хоть еще разочек его увидеть, все существо наполнялось счастьем, душа пела.
Ну и пусть! Пусть он будет плохо о ней думать, пусть! Только бы еще хоть раз очутиться в его объятиях, вдохнуть его особенный горьковатый запах, почувствовать тяжесть сильных рук на плечах, дразнящую сладость поцелуев.
Наваждение, которым, она думала, уже переболела, опять накрыло с головой. Она не могла ни спать ни есть, и вот однажды вечером сбежала с курсов английского и поехала к нему.
Поднимаясь по лестнице старинного дома на третий этаж, дрожала как осиновый лист, руки были мокрыми и холодными — а если он не дома? Или что еще хуже — дома, но не один?
Долго мялась у порога, прислушивалась к звукам в квартире, но там было тихо. Только услышав, что дверь внизу в подъезде хлопнула, собралась с духом и нажала на звонок.
Открыл он быстро. И это был на самом деле он, одновременно такой и не такой, как Маша его помнила — строгие черты лица, волнистые темные волосы, сейчас растрепанные, словно после сна, темная щетина на щеках, одет он был в домашние штаны и простую белую футболку, от чего выглядел не таким солидным, как привыкла, а более юным, более земным, более доступным. При виде девушки Герман побледнел, затем резко покраснел и поскорее, скрывая от любопытных глаз, втащил Машу в квартиру, кинув короткое «здравствуйте, Алевтина Платоновна» поднимавшейся наверх старушке интеллигентного вида — в шляпке и позолоченных очках.
— Маша, что ты здесь делаешь? — строго вопросил он, пытаясь хоть с помощью голоса вернуться в роль учителя и таким образом провести между ними границу.
— Привет, Герман, — мягко улыбнулась девушка, — прости, я тебя разбудила?
— Я с ночной, — немного смутился он своего затрапезного вида, осознав, что грозным и непререкаемым так выглядеть сложно.
— Ты больше не работаешь в школах?
Видео
Рассказы