Тимоти Коллинз продирался к концертному залу сквозь толпу, густую, как джунгли. Черт бы подрал этих импресарио: отчего бы не назначать концерты на выходные? В будни Чикаго похож на муравейник, если ткнуть в него лопатой. Шесть вечера, а ему оттоптали все туфли...
- Дьявол! - ругнулся он, когда на его ногу в очередной раз обрушился чей-то каблук. - Ты что, парень... - и осекся, увидев, что виновник пострадал сам.
В толпу ввинчивалась какая-то старушонка в очках, толкаясь направо и налево, и от ее локтей по толпе шли штормовые волны.
- Эй, леди! В ваши годы...
- Заткнись, мудак, - хладнокровно отозвалась леди, врезав локтем кому-то в живот.
Она была одета в старомодные выцветшие тряпки. Тимоти встречались такие старухи, бойкие и предприимчивые, несмотря на маразм, - но эта была уж очень агрессивна.
- Стой, ведьма! - вдруг донеслось сзади, и старушонка заработала локтями с утроенной силой.
Тимоти вытянул шею: футах в тридцати какой-то громила толкался, как и она, - только он разбрасывал людей, как экскаватор, и двигался не в пример шустрее. Он был краснокожим и шкафоподобным, как Франкейншейн из мультика.
Когда старушонка поравнялась с Тимом, совсем рядом раздалось: – Стой, старая крыса! – Она быстро оглянулась, вытащила что-то из-за пазухи - и вдруг сунула Тиму.
Растерявшись, Тим автоматически ухватил то, что ему ткнули, не успев разглядеть, что же это, - а старушонка уже утонула в толпе. Тут с Тимом поравнялся ее преследователь, врезав ему локтем под дых...
Когда Тим отдышался и проругался - они уже были далеко.
- ...Дьявол! - в тринадцатый раз повторил он и поднес к глазам то, что всучила ему старушонка.
Это была маленькая бутылочка мутно-зеленого стекла, древняя на вид, без этикеток, со сморщенной пробковой затычкой. Внутри плескалась какая-то жидкость.
"Что за хреновина?" - думал Тим, вертя бутылочку в руках и разглядывая ее, сколько позволяла давка. "Лекарство? Наркота? Яд?"
Неодолимое любопытство одолело его. Выбравшись к месту, более-менее свободному от давки, Тим попытался вытащить пробку. «Просто понюхаю», думал он, - «должен же я знать, чего он гнался за старухой...»
Пробка не поддавалась. Тим потянул сильней – и в этот момент его все-таки толкнули.
Пробка с чмоканьем вылетела прочь, а за ней - и бутылка, треснувшись вдребезги о тротуар. Несколько капель попало Тиму на щеку, что-то разлилось по асфальту, а что-то плеснулось в девушку, выходившую из машины рядом с Тимом, – прямо в ее неглубокое, аккуратное декольте.
Девушка тронула рукой верх груди, куда попали капли, и удивленно посмотрела на Тима.
Тим почувствовал, как проваливается в горячую духовку: девушка была красива до неприличия. Вот дьявол!..
- Извините, мисс... О, извините! Это все толпа. Простите!.. Не бойтесь, это не... Простите!..
- Ничего, - девушка улыбнулась, удивленно подняв брови.
Толпа, мгновенно возникшая невесть откуда, относила Тима прочь, и тот выворачивал шею, стараясь запомнить черные индейские глаза и удивленную улыбку. Внутри у него стыл отпечаток ее красоты, сбрызнутый стыдом.
Тронув щеку, Тим поднес пальцы к носу. Они пахли какой-то травяной настойкой, вроде корвалола. «Тьфу! Старушечья бурда. Клопы времен Уилсона...»* Тим разозлился так, что заработал локтями, как давешняя старушонка, и через три минуты был у входа в концертный зал.
____________________________
*Президент США в 1912-1924 г.г. – прим. авт.
***
В вестибюле толпа, казалось, не поредела, а увеличилась. Весь Чикаго, вся Америка сошли с ума от Дженни Уайет, звезды нового поколения, и пробраться в зал было трудно, как в вагон подземки.
Тим был далек от новомодной музыки, от всех этих фолксинглов, рок-н-роллов и ритм-энд-блюзов: он любил старого доброго Глена Миллера, и вообще – в свои тридцать два считал себя человеком, пожившим на свете. Ему ни разу не пришлось слышать Дженни по радио или телевизору, но все вокруг трубили о ней, о ее песнях, ангельском голосе, о ее выступлениях в защиту чьи-то там прав, о том, как она сидела за это в тюрьме и была освобождена под давлением хиппи, о леденящих попытках сорвать ее концерты, опозорить и изувечить ее... Интерес к ней подхлестывался тем, что ей было всего двадцать, и за каких-нибудь три года ей, со своими тихими песнями под гитару, удалось прорваться туда, куда самые ядреные суперстар ползли десятилетиями. Поэтому, когда Тим увидел афишу - он решил, что Дженни, пожалуй, достойна его внимания, и впервые за много лет купил билет на концерт. Билеты стоили от двадцати до пятисот баксов, и Тим решил шикануть: купил за две сотни место в партере, в третьем ряду.
"Хоть рассмотрю ее", думал он, пробираясь к своему месту. Толпа задержала его так, что он не успел повертеться перед зеркалом, поправить галстук и провернуть прочие дела; "авось добегу в антракте до тубзика..."
Тим подоспел в последний момент: не успел он сесть, как погас свет, зажглись софиты, и прямо перед ним раскрылась золотистая пустота сцены.
В глубине ее показалась и плавной походкой вышла вперед хрупкая фигурка с гитарой. Зал взорвался приветственным ревом. Дженни подошла к краю сцены, улыбаясь неописуемой улыбкой, удивленно-застенчивой, будто она впервые на сцене, и ей приятно и неловко, что ее так любят... но Тим не хлопал.
Во-первых, он узнал ее: эту улыбку и черные индейские глаза невозможно было спутать ни с чем. Во-вторых, вся она вдруг врезалась ему в нутро, как нож, и Тим готов был скулить от кома, сдавившего ему горло петлей восторга и тоски.
Дженни пела песню за песней, улыбаясь залу своей застенчивой улыбкой... а с Тимом творилось что-то невероятное. Каждая песня казалась ему откровением царя Давида, каждая улыбка била в нервный ком, зудящий в горле, каждый взгляд сверлил сердце. Тим не понимал, что с ним происходит.
У него не было сил даже насмехаться над собой; "я влюбился в звезду, как мальчишка", думал он, "я не могу жить без ее улыбки, без ее черных волос и ее песен. Что это со мной? Да, она красива, я признаю это; таких девушек встретишь хоть и не везде, но все-таки... Нет, нет и нет! таких больше нет, она одна, одна-единственная, она удивительна, она чудо! Она..."
Ему казалось, что Она поет только для него. Она действительно пела с такой силой, что казалась лучом, вперенным в чью-то душу, и Тим, если бы мог видеть кого-то, кроме нее, заметил бы на многих лицах слезы; но он не видел никого и думал о том, как она удивительна и какой он дурак.
"Я так и останусь для нее невежей из толпы, облившим ее клопиной дрянью", думал Тим. На заднем плане трепыхались остатки ума: "Кто я - и кто Она? Бессмысленно, нелепо... И как теперь жить? Ездить за ней, ждать ее выступлений, как смысла жизни? Черт, черт, черт, черт..."
Двухчасовый концерт промелькнул, как мгновение. По бокам сцены уже теснились поклонники с букетами... "Почему я не купил цветы? Ведь я мог бы подойти к Ней. Мог бы, может быть, даже коснуться Ее... Идиот!"
Вдруг его подбросило вверх, и он, не переставая отчаянно ругать себя, поволокся вслед за своими ногами, которые помимо воли тащили его к сцене - без цветов и безо всякого, хоть размалюсенького повода. "Идиот!.. Скажу ей, что она... Нет, ничего не скажу - только подойду-посмотрю поближе... Может быть, оттуда видна ее грудь... Ее нежная маленькая грудь… Спрячусь за спинами проклятых цветочников, она и не увидит... Ну и ну! сколько лет тебе, мальчишка?" - издевался он над собой, влезая на сцену.
Тело его само клонилось за чужие спины и букеты, избегая открытого пространства. "Боже!.. она ведь может понять, что я в нее..."
Эта мысль вдруг так ужаснула Тима, что он, даже не успев толком взглянуть на предмет своей страсти, шмыгнул за чей-то фрачный зад, стараясь слиться с ним, со стеной и с воздухом.
Зад как раз выходил поздравлять Дженни. Их разделяли каких-нибудь шесть футов. Неуклюже извернувшись, Тим наступил ему на ногу, и зад, выпятив вперед руку с букетом,вдруг оступился и взмахнул ею в воздухе.
Раздался крик. Зад отдернул руку и отлетел прочь, будто букет вдруг превратился в змею; из охапки, падающей на пол, взметнулся столб прозрачной жидкости - и плеснулся в грудь Тиму...
Его пронзила адская боль.
В глазах потемнело, и Тим заорал, пытаясь выпрыгнуть из пиджака, вдруг ставшего огненным; пространство пошатнулось, и Тим упал, ударившись головой об угол сцены.
Он не слышал ни переполоха, ни крика Дженни. Боль в голове и в груди обволокла его с двух сторон, сжала тисками - и вытолкнула прочь.
***
...Сквозь синюшную пелену нарисовалось белое, и в нем - линии и углы; очертился объем, ослепив мозг световым пятном - слева, за гранью зрения. Тим хотел повернуть туда голову - и застонал. Его сдавила боль в голове, в груди - и что-то, обхватившее его всего, как призрак-невидимка в кошмаре.
- Мистер Коллинз... Мистер Коллинз? Вы очнулись? - донесся голос, незнакомый, но в то же время и странно знакомый. - Он очнулся! - крикнул голос куда-то, и над Тимом нарисовались хрупкие плечи в белом, и сверху на смуглом лице - глаза. Индейские, волнительные и обжигающие. Они смотрели на него. – Не слышит... Мистер Коллинз! Как вы? Вы... я...
Тим не понимал. В сознании отсутствовало несколько важных звеньев. "Бред?.."
- Вы не бойтесь. Врачи сказали - два процента... это для жизни не опасно, хоть, конечно, нужно будет подлечить... хорошо, что на вас пиджак был застегнут, и жилетка, и... Боже мой!
Видео
Рассказы