твердеющих под подушечками пальцев и мягкую впадинку пупка; толстенькие розовые пальчики стоп с усеянными крапинками лаковыми ноготками и жилку, пульсирующую у основания корешка, скрытую от глаз аккуратным, мускусно благоухающим кустиком лобка? Как передать что чувствуешь, касаясь кончиками пальцев промежности и на миг испуганно сжавшегося валика ануса?
Гладя и целуя, я мягко перевернул своего купидона на живот и поразился впервые открывшемуся мне виду его высоких совершенной формы ягодиц. И пусть простит мне читатель избитое сравнение, но в тот момент, озаренные оранжевыми сполохами бушующего в печи огня, они и впрямь удивительно напоминали упругий, тугой и сочный персик. Разве мог я не объять его ладонями, не припасть к нему губами?! Он неумолимо влек к себе, туманя разум, будя в душе зверя, властно требовавшего броситься на него, вонзиться внутрь в столь жгуче желанную влажную теснину! Невероятным усилием воли загнал я его в самые глухие закутки сознания, и принялся трепетно ласкать сей экзотический плод губами. Я словно пробовал его на вкус. Слегка покусывал, лизал, углублялся языком в тесную ложбинку, ощущая щекой легчайшую золотистую кисею пушка. Воробушек грациозно прогнулся, тихо постанывая и приподняв попку вверх, подставил ее бутон ласкам моего настойчивого языка. Теперь валик ануса мягко уступил столь нежному агрессору, пропуская его внутрь абсолютно чистой горячей пещерки.
Тело била мелкая дрожь. Корень, исходя соками, накалился так, что казалось малейшее прикосновение взорвет его лавиной медленно подступавшего к горлу семени. Голова кружилась, руки растягивали тугие булочки в стороны, а язык все настойчивее атаковал розовую пещерку. Но этого мне уже было мало. Его сменили дрожащие и нетерпеливые большие пальцы сразу обеих рук, начавшие свой бешенный торопливый массаж. Сознание растворялось в неге и зверь властно рвался вперед... И в какой-то миг он победил!
Разогнувшись, я уже готов был схватить парня за бедра и вонзиться, но тут он, мгновенно извернувшись, бросился на меня и со всего размаху налетел ртом на окаменевшую головку. Руки инстинктивно рванули голову на себя и член вдруг провалился во влажную его глубину до основания! В мозгу что-то взорвалось! Онемевшее на мгновение тело сотрясали одна за другой невероятной силы волны оргазма и член, завибрировав, разразился, наконец, своим половодьем!
О, как бесконечно долго и как невероятно кратко длилось оно!
Когда сознание неохотно вернулось, я как-то сразу ощутил, затихавший в глотке вопль, взбугрившиеся и онемевшие от невероятного напряжения мышцы; руки, намертво прижавшие к паху голову малыша, его яростные попытки вырваться из их тисков; и все еще пульсирующие внутри отголоски мощной разрядки. Накал вдруг исчез. Руки расслабились. Паренек рванулся назад, от неожиданности отвалившись на спину и хрипло, судорожно задышал, захлебываясь пузырившимся из ноздрей и уголков рта молочком. Лиловое от удушья лицо его было искажено гневом, а в глазах ярко сияло счастье. Едва отдышавшись, он набросился на меня, молотя по груди кулачками и яростно хрипя:
— Да ты что?! Да ты хоть чуть думаешь вот этой бритой колючей болванкой?! Ты же мог меня запросто задушить своей кувалдой! Ну что ж ты смотришь-то на меня, господи, — глазки-плошки... Ну, не плачь, гигант ты хренов... Ну... перестань... Как же ты так! А то и я... о-хо-хо-хо-хо...
Он охватил меня ручонками, уронив голову на грудь и вторя, затрясся в беззвучном рыдании. Мы упали боком на одеяло, так и не расцепившись.
Я и сам не понимал, что со мной творится, что это было сейчас — такое мощное и всеобъемлющее, яркое и мучительное, жгучее и прекрасное... Слезы текли сами собой и сама по себе, казалось, содрогалась в рыданиях грудь. Я чувствовал себя один на один наравне с этой огромной Вселенной... Нет... Не один... Рядом льнуло ко мне хрупкое тельце того, кто подарил мне... это... счастье?... Да?... Да!... Это счастье!
Так вот оно какое...
А в памяти медленно всплывали строчки:
«Счастье, что оно? Та же птица...»
Ах ты ж Воробушек мой ненаглядный...