Романтика похоти. Т. 1 – гл. 5 гувернатка мисс Ивлин

Романтика похоти. Т. 1 – гл. 5

гувернатка мисс Ивлин

Аниним. Перевод Ю.В.Аксютина.

Я уже говорил, что мисс Ивлин постепенно становится более фамильярной в в своей манере оказывать мне некоторые ласки. Она теснее привлекает меня к себе, почти неизменно помещая свою руку вокруг моей талии, часто целуя и прижимая меня к своей обладающей хорошей формой и твёрдой груди. На ту мою особь, что помещается у меня визу, это часто произодило очевидный эффект даже в то время, когда я продолжал быть не очень-то возбудимым из-за постоянного облегчения, которые мои страсти находили в объятиях моей обожаемой миссис Бенсон. Теперь же, когда у меня больше нет такой отдушины, и чтобы малость облегчиться, я могу использовать лишь редкие интервалы со своей сестрой Мэри, а если нет и этого, то можно себе представить, как чувствую себя я после непрестанных упражнений, которыми я занимался целый месяц.

Я по-прежнему прибегаю к этой маленькой хитрости с мисс Ивлин, делая вид, что воспринимаю её объятия как всего-навсего безобидное развлечение. Так было и в день возвращения мистера Бенсона, когда она усилила свои надавливания на мою особь и не могла не почувствовать, как мой твёрдый дрекол вздрагивает напротив её бедра, в то время когда она рукой близко прижала мое тело к нему. Я часто замечаю, как сильно искрятся её глаза и изменяется цвета её лица, когда она целует меня, а я поднимаю свою руку и ласкаю её щеку. Время от времени она внезапно отталкивает меня и просит снова занять свое место; часто она оставляет комнату явно возбужденной, в конце концов это заставляет меня предположить, чтов ней продолжается внутренний конфликт и что то вырывается вперёд страсть, то её одолевает рассудок. Помня мудрый совет, данный мне моей любимой и прелестной наставницей миссис Бенсон, я решаю играть роль невинного невежды и позволять развиваться её собственным страстям в ожидании результата, столь мною желаемого.

Сомневаюсь, смог бы я выдержать, если бы не находил облегчения в объятиях дорогой Мэри, которая каждый раз, когда нам удаётся встретиться, становится всё более привлекательной и всё более способной к предоставлению и получению наслаждения. Нам несколко трудно держать Элайзу в неведении того, что мы делаем. В конце концов Мэри соглашается приобщить её к гамаюшированию, сказав ей, что я именно это делаю с ней, когда мы закрываемся вместе, и что, если бы она хранила бы тайну, я делал бы то же самое и с ней; но что необходимо быть на чеку, чтобы не дать мисс Ивлин возможности внезапно появиться. поэтому одна из них должна стоять на часах, в то время как другая развлекаться со мной.

Мэри принимается гамаюшировать её, чем чрезмерно восхищает Элайзу; и вот, хотя она на полтора года моложе, быстро показывает развитие страсти, пожалуй даже большее чем у Мэри. Сначала я только гамаюширую её, позволяя ей играть с моим дреколом, но не пытаясь наставлять её в искусстве вставки в её очаровательную пиздёнку, которая уже являет признаки волосяного роста на её правильно очерченном и весьма заметном холмике. Когда я достаточно преуспел в этом деле, возвращается Мэри, которая уже перед этим уже была выебана мною, и Элайза встаёт на часы, в то время как я успокаиваю в чрезмерно напряженном влоге Мэри жажду, которую вызвало гамаюширование Элайзы.

Итак, я не мог более прохлаждаться в ожидании постепенного приближения, которое вызывалось очевидной страстью мисс Ивлин ко мне. То, что она боролась против этого, тоже было очевидно, но страсть получала преимущество, свидетельствовали её нервная дрожь и внезапныые тискания, притягивание меня к своим высохшим губам, а порою и отталкивания меня с сотрясающей её остов дрожью и побелевшими щеками. Мне каажется, что природа в этих случаях оказывается совсем ей неподвластной и что в действительности внезапное крепкое объятие свидетельствует о приближении дюбовного кризиса, и что, когда она, дрожа, внезапно отталкивает меня, она всего навсего лишь изливается. И если это так, то не приходиться сомненваться, что так долго продолжаться не может.

Наконец долгожданный счастливый день наступает. Мама собралась поехать в город и берёт с собой обих моих сестер, чтобы что-нибудь купить для них. Она приглашает и мисс Ивлин сопроводить её, но та, ссылаясь в качестве оправдания на головную боль, вежливо отказываетс. И не удивительнео: продолжающаяся жестокая борьба между страстями и благоразумием явно сказалась на её здоровье; она побледнела и беспокойно выглядит, так что моя мать в свою очередь выражает беспокойство состоянием её здоровья и говорит ей:

- Пожалуйста, не занимайтесь слишком много уроками с Чарли сегодня. Хватит и того, чтобы он поработал с вами часок утром и часок днём. Лучше совершите тихую прогулку по саду и в максимально возможной степени отдохните.

А при самом отъезде она предостерегает меня:

- Будь по возможности кротким и послушнным, так как мисс Ивлин неважно себя чувствует и не в духе.

Мама и девочки отъезжают, а мисс Ивлин, почти смертельно бледная и явно сотрясаемая дрожью, с замешательством просит меня:

- Идити в нашу классную комнату и учите урок, который вам задан накануне вечером... Я вскоре присоединюсь к вам.

Я иду, но никакой урок сегодня не идёт мне в голову. Очевидное волнение и очевидное недомогание мисс Ивлин обеспокоят, если не тревожат меня. Откуда мне знать, что у неё на уме? Хотя у самого меня мысль о том, что всё склоняется к окончательному вознаграждению моих вожделённых надежд, присутствует. но тем не менее я предпочитаю всё же придерживаться мудрого совета, внушённого мне моей любимой миссис Бенсон, и ждать в глубокой надежде на то, что результат получится тот, которого я так пылко желаю.

Наконец мисс Ивлин присоединился ко мне, её глаза распухли и красные, будто она плакала. Мои собственные наполняются слезами, когда я, увидев её, начинаю нерешительно приближаться к ней.

- О, моя дорогая! Мне столь огорчительно видеть, что вы так плохо выглядите. О, ничем сегодня не занимайтесь, а завтра я обещаю поработать за двоих, как бы мне это трудно ни было.

Печальное выражение на чертах её лица и на самом деле заставляет меня почувствовать себя довольно несчастным. На мгновение она вяло улыбается и затем, под давлением разрывающих её чувств, схватывает меня обеими руками, прижимает к груди и покрывает поцелуями; глаза её блестят почти как настоящие бриллианты.

- О, дорогой вы мой! Дорогой, дорогой мальчик! Я не знаю, как выразить вам свою любовь! Целуйте же, о, целуйте меня, мой дорогой! И утеште меня, потому что я слишком сильно люблю вас!

Тут снова происходит перемена: кажется, опасаясь, что сказала слишком много лишнего, она отклоняет свою голову, а слезы полились у неё из глаз. Но объятия, в коих она продолжает удерживать меня, не расслабляются. Меня глубоко трогает её очевидное волнение. Полагая, что ей действительно плохо что она очень страдает, я закидываю свои руки вокруг её шеи, нежно целую её и, плача сам, пробую утешиить её, как могу:

- О, дорогая, дорогая мисс Ивлин, ну успокойтесь же! Я так нежно люблю вас, что сердце моё кровоточит при виде, насколько вы несчастны. О, позвольте мне увидеть, как вы улыбаетесь, и попытаетесь не кричать так. Отчего вы так несчастливы и упали духом? О, что я мог бы сделать, чтобы вы были счастливы?

И уступая моим проявлениям нежности, она снова поворачивает ко мне свое прекрасное лицо.

Опять в её глазах неестественный огонь, и беспокойный румянец выступает у неё на щеках.

- Это вы, мой ангельский мальчик... вы делаете меня такой несчастной!

Я с удивлением отшатываюсь.