Пробуждение весны

Лето на закате. В колхозном саду яблоки почти спелые. Мы - я, соседская девчонка Томка, ее брат Генка и еще одна соседка - Верка носимся по недостроенному срубу будущей конторы.

Я показываю чудеса ловкости и героизма, пробегая на высоте по узким бревнам сруба и перепрыгивая через дырки оконных проемов. Куда им. Томка - девчонка, а Генка с Веркой малые, младше нас с Томкой на целый год. Пойдут осенью только в пятый класс. Набегавшись, предлагаю Генке залезть в сад за "белым наливом" - вкусные. Генка откровенно "бздит". Девчонкам не предлагаю. Не гоже им получить кнутом по спине от объездчика в случае провала экспедиции. Лезу один. Они, заинтересовано, следят за мной с высоты перекрытого в одном месте потолка. Мне везет.

Никем не замеченный, набрал полную запазуху и, почти до колен, в штанины широченных шаровар. В раскорячку, держа в руках спадающие штаны, мелкими перебежками добираюсь до конторы. Все вместе укрываемся от посторонних глаз в комнате, где свалена в кучу, пакля и поэтому в ней уже настелены черновые полы и потолок. Легкий сумрак. Мы, развалившись на пакле, трескаем немного зеленоватые, но сочные и вкусные краденые яблоки, ведем взрослые разговоры. Мы обсуждаем, делимся своими познаниями в вечной, затаённо-трепещущей теме, как и почему появляются дети. Верка, хоть и малая, убежденно доказывает, что дети появляются не каждый раз, когда мужик и тетка "тискаются" , а когда они нарочно его (ребенка) сделают. Как это "нарочно" она не знает, но уже несколько раз наблюдала, притворившись спящей, как её мать, вдова, "тискалась" с бригадиром плотников, которые как раз и строят эту контору и живут рядом с Веркиным домом. Верка красочно повествует, как пыхтит бригадир и как потом тихо начинает стонать и ахать мать, а бригадир, наверное, запыхавшись, вдруг согнувшись, быстро вытаскивает свой "пистоль" и из него толчками брызгает "молозиво" , предназначение которого и истинное название мы уже знаем. Верка спит рядом с обогревателем печки и ей прекрасно видно кровать матери и все поле боя, освещаемое через окно лампочкой на уличном столбе.

Верка знает, что мать стонет и охает не от горя и боли. Она слышала, как мать говорила курившему в открытую печку бригадиру, что ей было очень хорошо, она уж давно не кончала, (что кроется за этими словами ни мы, ни Верка не знаем) после чего бригадир бросал окурок в печку и битва закипала вновь. Верка убеждена, что если бы дети появлялись после каждой такой "тиски" , то у неё бы было братьев и сестер не меньше десятка, а она одна с матерью и на все Веркины просьбы родить ребенка только смеется, а иногда плачет. Слушая Веркины рассказы мы тоже пытались рассказать нечто подобное, но у меня ничего интересного не было, если не считать, как во втором классе четвероклассница Ленка зазвала меня под танцплощадку играть "в дом" и как "после ужина" велела "ложиться спать". Я, следуя указаниям Ленки, снял штаны и добросовестно елозил своим голым писуном по теплому и мягкому Ленкиному "пирожку" испытывая при этом какое-то необъяснимое наслаждение и причастность к чему-то важному и запретному, о чем не стоит говорить никому. От этих разговоров и смутного удовольствия воспоминаний жарко становилось в паху от ноющей сладости, заставляющей подняться и пульсировано подрагивать, уже начинающий залупаться свисток. Генка, наверно, был в таком же состоянии, он вертелся, не впопад комментировал Веркины слова, а потом встал и, не стесняясь сестры и Верки приспустил штаны и налившимся стручком пустил струю в узкую щель чернового пола. Я не мог не повторить такого рекорда. Легко попадая в другую дырку, подзадоривал девчонок, что им слабо попасть также метко. Собственно для меня это было и не важно. Хорошо Генке. У него две старшие сестры и он не только видел, неоднократно, как они писают на ведро, но и видел их пирожки, когда они мылись вместе в бане, для него этой тайны не существовало.

Мне же приходилось только вспоминать почти забытые ощущения с Ленкой и фантазировать, слушая Веркины рассказы. Я мечтал, потаённо надеялся, что Верка и Томка не выдержат наш с Генкой триумф и попытаются доказать обратное. Так и случилось. Девчонки, дивясь моей неосведомленной бестолковости, почти одновременно задрали платьица и, спустив трусы, сели на корточки и регулируя процесс движениями ног и задницы пустили живые струйки, бившие из розовой трещинки между двух пухленьких щечек.

Я, наклонившись, жадно разглядывал сие таинство. Впитывая в себя эту новизну, эту поразительную отличимость от моего собственного и других пацанов хозяйства, не забывая при этом быть строгим судьей и признать, что, несмотря на вопиющую разницу в выполнении процесса, "девки" ничуть не хуже нас с Генкой справились с задачей. Барышни, торжествуя свое законное посвящение в снайперы, снова завалились на паклю грызть яблоки. Я же, возбужденный увиденным, хотел большего и шептал Генке, чтобы он, по свойски, спросил Томку "потискаться" с нами. Я не мог даже представить, как бы я смог сделать это предложение сам. Нет, лучше Генка - он свой. Генка завалился на паклю рядом с сестрой и начал шептать что-то ей на ухо, показывая на меня пальцем. Томка, как заправский посредник в дипломатических переговорах, наклонилась над Веркиным ухом что-то ей шептала. Их взаимные перешептывания закончились Томкиным заявлением, что с Генкой ей нельзя - он брат. Она будет со мной, а Генка с Веркой. "Будет со мной" громко сказано, а мне что делать. Я с ужасом и дрожью в коленях подходил к пакле с моими "компаньонами" и лихорадочно вспоминал подробности пацанячих высказываний в таком деликатном и незнакомом мне деле. Тем временем девчонки деловито спустили на колени трусы и, подобрав повыше подолы платьев, были готовы к нашим действам, к которым Генка уже приступил. Лег на Верку и стал тереться об нее, так как трут разрезанный и посыпанный солью огурец. Я спустил шаровары и стал на колени между ног распростертой Томки. Я видел перед собой то, о чем мечтал в своих фантазиях, о чем мы со знанием дела говорили с пацанами. ЭТО было совсем не ТО. Нет, это не дырка в Томкин живот. Между ее ног был маленький трамплинчик, который переходил в две пухленькие щечки, а из розовой щелки между ними выглядывали два, таких же розовых, тоненьких лепестка похожих на лепестки не полностью раскрывшегося пиона. Я осторожно дотронулся до ЭТОГО рукой, ощущая мягкую, теплую шелковистость, которая оказалась удивительно податлива и легко сдвигалась в стороны от легких прикосновений пальцев. Я лег на неё и своим стоячим концом прижался к этой податливости, испытывая наслаждение от прикосновения к бархатистой теплоте, которая двигалась и, раздвигаясь, позволяла проваливаться глубже в мягкую влажность желобка, по которому двигался мой "инструмент". Нет, он, конечно, не проник в ее глубину, он даже не подозревал о ее существовании, но это мягкое, влажное, порхающее скольжение приносило наслаждение более ощутимое, чем уже знакомое наслаждение игры с ним руками. Между тем Верка прервала, почему-то, свой с Генкой дуэт, и лежала с голым животом на расстоянии вытянутой руки от меня. "А как там, у Верки?" мелькнуло в мозгу. "А мне можно с Веркой? Я же ей не брат" Все согласилась с моими доводами. Я переместился на голое Веркино естество, а Томка, натянув трусы и поправив платье, стала наблюдать с Генкой на наше "тисканье". Верка приступая к исполнению своей части арии, согнула и развела в стороны острые коленки от чего ее "пирожок" несколько укоротился и щелка превратилась в маленький ромбик, из которого высовывались влажные лепестки, под которыми темнорозово темнело углубление. При прикосновении к ее лепесткам мой кончик уже не стал двигаться по желобку как у Томки, а сразу погрузился в горячую влажную тесноту, охватывающую меня со всех сторон, заставляя двигаться кожу на головке и вызывая стремление засунуть его туда весь. Изгибаясь и двигая тазом,чувствовать, как в этой сладкой глубине упираешься в пружинящее сопротивление.

Верка, наверное, подражая матери, начала тихо поскуливать и изогнувшись, приподняла задницу от чего ее "пирожок" принял такое положение, что моя мошонка стала касаться ее тела, а пружинящее сопротивление в ее глубине сильно приблизилось, плотное прикосновение к которому усиливало наслаждение. Все испортил Генкин тревожный шепот, сообщавший о приближении двоих, наших же пацанов, но посвящать которых в нашу тайну мы не собирались. Все закончилось тем, что забытые, было, яблоки были вместе доедены, и мы отправились на выполнение других, не менее значительных дел по познанию этого удивительного Мира. С этих пор я узнал, что, несмотря на близнецовую похожесть девчоночьих пирожков у каждой из них свой характер и повадки, а стремление побольше узнать об их непохожести принесли, в дальнейшем мне море удовольствия и не меньшее море огорчений. С Томкой мне больше не хотелось испытывать прелесть "тисканья", а стремление познать все в Веркиных глубинах привело меня к встрече с ней в другое время и в другом месте.