«Ну и целуйтесь сосвоим шибздиком, а мне, может быть, стыдно перед мальчишками штаны снимать, не то что некоторым!» - фыркнула Алевтина. «Пачему мнэ нэ стыдна, пачему тэбэ стыдна? Ныкагда пызду нэ моешь – фу, какой запах! Падмыватса будэш – стыдна нэ будэт!» Голая Каринка стояла посреди палаты безо всякого стеснения. Алька аж подпрыгнула: «А ты видела - нет, а ты видела?» - «Да уж видела, я всэга правду гаварю – сколько раз умываешься, никогда штаны нэ снымаеш, как же можна в штанах падмыватса – я нэ знаю!» - «Да пошли вы....!» - Зазъярённая Алька выскочила из палаты.
«Девчонки, нэ слушайте её, я вам на самом деле правду гаварю! Грязная писька – стыдна, чистая писька – нэ стыдна! Падумаеш – туалет с мальчишками! Ани хатят пысат, мы хатим пысат – какая разница?! Это в штаны – нэ харашо, крават – савсэм нэхарашо, в туалэт – очен харашо! А если какой хачик абыжат будет – сразу меня завите, я даже мальчишек магу пабыт!»
В комнату вбежала незнакомая медсестра: «Овсепян, Уткин – одевайтесь, со мной пойдёте!» - «Да нам ещё в туалэт нада!» - «Это обязательно, я вас сама хотела отвести, только не задерживайтесь!» Мы с Каринкой оделись и вместе пошли в туалет. Там уже было несколько заспанных мальчишек и девчонок. Никто не обращал внимания друг на друга. Каринка заставила меня сесть рядом с собой: «Пастарайся пакакать! Ты на девчонок не обижайся – они дуры! Просто сэйчас дэтэй у людэй мала – у них братиков нет, ума тоже нэт! Голый пацан нэвидила – стесняютца савсэм! Это эрунда! Я тебя в обиду не дам! Эх, поскорее бы только выздараветь!»
Мы довольно долго шли по каким-то сложным коридорам. Меня первого ввели в большую очень светлую комнату с тремя врачебными креслами посередине. В углу комнаты переминались с ноги на ногу человек пять в белых брюках, рубахах, шапочках и масках – лиц видно не было, но мне показалось что там были и дяденьки и тётеньки. Они сильно напоминали спортсменов перед стартом – электричество было как бы разлито в воздухе, напряженное ожидание, концентрация сил. Одна из женщин села в кресло, меня посадили к ней на руки.
Она крепко меня обхватила, так что шевелиться я не мог совершенно; на нас накинули белый балахон с дыркой на уровне моего рта. В мой открытый рот вставили металлические скобы, так что сдвинуть челюсти стало абсолютно невозможно. Затем замелькали шприцы, блестящие инструменты и ОПЕРАЦИЯ началась. Всё это меня настолько оглушило, что я погрузился в какое-то полузабытье, помню только треск разрываемых тканей; не знаю даже, кричал я или нет. Тем не менее боковым зрением я увидел, что на соседнее кресло усадили женщину в одной рубхе и тоже начали оперировать.Наконец то-ли от боли, то ли от обилия впечатлений время для меня совсем остановилось и восприятие притупилось. Помню лишь кровь, переливающуюся изо рта и чьи-то добрые руки (опять женские!) несущие меня в палату. У себя на койке я сразу заснул.
Разбудила меня нянечка: «Давай, малыш, я тебя раздену! Тебе пописать надо, а то ты в кровать надуешь! Щас я тебе утку дам!» Она сняла с меня штаны и сунула мне между ног какую-то штуковину: горшок – не горшок, кастрюля – не кастрюля, а холодная фигня с горлышком. Мою кровать моментально окружили любопытные девчонки. До меня дошло, что надо сделать, и я рванулся встать, но нянька меня удержала: «Лежи-лежи, тебе вставать пока не положено!» Я не писал лёжа, наверное, с младенчества, и у меня долго ничего не получалось. Я уже чуть не плакал от отчаяния, когда мой писюн надулся и разразился, наконец, довольно долгой и сильной струёй, такого я и сам не ожидал. Некоторые девчонки захихикали, две других брезгливо фыркнули и ушли, на лицах остальных читалось сочувствие и удовлетворение. Наконец нянька устало сказала: «Ну что уставились, бесстыдницы? Сил моих уже нет на вас - марш отсюда!»
Пришла медсестра и притащила с собой что-то типа коридорной вешалки, на которой болталась бутылка с жидкостью с выходящей снизу трубкой. Сестра воткнула мне в руку иголку от шприца и подсоединила её к трубке. «Не бойся, малыш, это называется капельница! Ты глотать пока не можешь, поэтому мы тебя так покормим. Только лежи смирно – хорошо?» Она встала, собрала свои штучки и направилась к выходу, но при этом неудачно повернулась, и стащила с меня простыню своей попой. Я хотел ей об этом сказать, но не смог издать ни звука, лишь горло обожгло болью. Встать я не мог из-за капельницы, да честно говоря, скоро и сам забыл про злосчастную простыню. Было не просто жарко, а душно и влажно, я даже потом покрылся.
Я опять впал в полусонное состояние, и лишь с некоторым удивлением отмечал повышенное внимание девчонок. Они стояли вокруг и глазели на капельницу и на мои яички. Внезапно я обратил внимание, что моя правая рука почему-то держит писюн и бессознательно теребит его на глазах у девчонок. От стыда я окончательно проснулся и убрал руку. На соседней койке никого не было. Она была застелена почему-то не простынёй, а рыжей медицинской клеёнкой, на которой лежала тощая подушка. Наверное, Олю выписали, решил я.
Почему-то вдруг мой писюн надулся и стал торчать вверх почти вертикально. Одна девчонка привела подружку, тыкая в него пальцем, и они буквально впились в него глазами, держась за спинку моей койки. Я не догадывался прикрыть его правой рукой, да так и лежал, не зная, что делать. Однако вскоре я заснул опять.
Медсестра сняла капельницу и я проснулся. Ко мне подошла Каринка в короткой пижамной курточке но без штанов. Её горло тоже было чем-то замотано – видимо, так полагалось после операции. Она слегка потрепала меня по голове и прошептала: «Ну как дела? Ты молодец, почти не кричал! Я – и то орала! Ну, теперь будем здоровые, не горюй!»
На следующее утро я проснулся поздно, все уже ушли на завтрак. Лишь я, Каринка и ещё три девчонки оставались в палате, на наших тумбочках стояли стаканы с киселём и по куску хлеба с маслом.
Хлеб никто, конечно, есть не стал, а вот кисель я выпил почти весь, хотя глотать было очень трудно – даже труднее, чем после промывания! Каринка же закашлялась, и опрокинула стакан с киселём прямо себе на грудь. Попытавшись вытереть кисель с пижамной курточки газетой, она только больше его размазала, добавив черной газетной краски. Тогда Каринка сняла курточку, скомкала её, бросила в угол и голяком потопала к раковине мыть руки. Вот странно, волосы у Каринки были чёрные-пречёрные, намного чернее моих – мне казалось, что и всё остальное у неё должно быть темнее, чем у всех. Однако её кожа была белой-пребелой, и кружочки вокруг сосков лишь слегка розовели, не то что тёмно-коричневые соски Алевтины.
Вскоре Каринка заснула, посапывая. Я тоже задремал.
(Продолжение следует)
e-mail: iapelsinov@hotmail.com
Видео
Рассказы