Повесть о Вилли. Часть 1

С Вилли я познакомился 30 декабря 2004 года. Мне было тогда 15 лет, а ему – 11 с небольшим. Кто думает, что у нас с Вилли будет секс, может сразу отложить мою повесть в сторону, а тот, кто любит всякие подростковые баловства, шалости и игры, наверно, получит удовольствие. Дело происходит в Германии, где я живу. Вилли был в 11 лет почти что уже пацаном, подростком. Черноволосый, черноглазый, темнокожий; скажу прямо, о ч е н ь красивый человечек южной внешности. Что и не удивительно, ведь он наполовину турок. На площадке у нас было всего две квартиры: наша и Вилли с мамой. Чувствовалось, что Вилли были интересны люди, которые еле-еле говорят по-немецки, а ещё хуже – понимают. Вышло так, что мы стали встречаться каждый день, потому что его мама попросила меня позаниматься с Вилли русским языком. У них с этого года второй иностранный язык, и у Вилли не особо ладится с письмом.

Уроки проходили у нас дома. Обстановка была благоприятнейшая. На первые уроки мы одевались немного «торжественно»: я по привычке, а он, наверно, потому, что мама велела. А потом почти каждый день одежда упрощалась. Сначала я перелез в джинсы и рубашку с короткими рукавами (так сказать, подал пример соседской непринуждённости), а потом и он. Дошло у Вилли (где-то к апрелю-маю) до майки и шортов. После лета он стал приходить в таком виде в с е г д а и - босиком. На самих уроках много смеялись, читали и писали короткие предложения из сборника для первого класса. Вилли привык постепенно не делать ошибок. А ещё он стал говорить по-немецки медленно и отчётливо. Это заметили все, даже его дружки, которые смеялись, что раньше он не говорил, а «стрелял». Сделал он это и з – з а м е н я , чтобы я мог его понимать.

Мы с Вилли очень сошлись. Он не хотел уходить после урока, и тогда начиналось чаепитие. Вилли мне рассказывал всё, что ему хотелось, а я сидел с тетрадкой и, если не понимал какое-нибудь слово, переспрашивал, записывал, потом смотрел в словаре, выучивал и на следующий день уже – «употреблял» - к удовольствию Вилли. Впоследствии, когда к нашим урокам добавились эротические игры, меня страшно возбуждало, что Вилли произносил русские словечки с сильным акцентом, потому что немцам совершенно не даются звуки «ы», «ж», «щ», мягкое «л». Они не могут сказать «Аня», а только «Анья»; вместо Кати у них всегда «Катья». Когда Вилли произносил слово «щекотка» или «пощекотать» или – «пощекочите» - это была просто умора, но очень волнующая. Слово «пожалейте» в его устах звучало тоже сексуально. У нас ведь (я сильно забегаю вперёд) одна из игр заключалась в том, что Вилли – «немецкий мальчик» - попадает в плен, и я веду допрос с целью выведать у него секретную информацию. Естественно, доходит до «пыток». По-немецки я «не понимаю», вот ему и приходится употреблять те русские словечки, которые он знает.

На лето Вилли уехал в Турцию, к тёткам, которых у него было бесчисленное множество и которые его обожали. Я очень скучал по нему (когда он приехал, выяснилось, что это взаимно) и вспоминал, было ли у нас что-нибудь «обнадёживающее» за пять месяцев занятий. Было! Приходя в майке, Вилли иногда поднимал руки, потягивался, и я с удивлением и удовольствием обнаружил, что у него под мышками уже есть волоски. Вот что значит южный мальчик! Вилли, конечно, заметил, что я без стеснения его разглядываю и стал поднимать руки чуть ли не каждую минуту, особенно во время чаепития, хотя для этого было мало повода. А вот разговоров и намёков пока никаких не возникало. Я будто бы чувствовал, что можно не спешить, потому что заниматься мы будем ещё долго и всё успеем. Так и вышло!

Не успел Вилли забежать домой после приезда, как примчался ко мне. Я его едва узнал – он был не смуглый, а просто – ч ё р н ы й ! При этом волосы совершенно выгорели. Он выглядел, как на негативе фото. Вилли рванулся ко мне, как-то смешно ткнулся головой, подарил пачку открыток, потом застеснялся. Это было так мило! Конечно, первое, что я сказал:

- Вилли, как ты загорел. Ты в е з д е такой?

Он засмеялся и говорит: - Нет, не везде.

Тут он задрал шорты так высоко, чтобы я увидел б е л о е . Было соблазнительно и смешно! И он прямо-таки хотел, чтобы я рассмотрел эту разницу. Он, видно, в своей Турции загорал в достаточно длинных плавках или даже в трусах, потому что белой кожи было – много. А подмышки загорели почти, как всё остальное: видать, он лежал на спине, забросив руки за спину. Уже потом Вилли рассказал, что все шесть недель думал, как он снова придёт ко мне, что настроение у него было, как он выразился, «бесстыдное и развратное» (эти немецкие словечки я тотчас же занёс в свою тетрадку); говорит, доходило до того, что он прибегал к тёте и ласкался к ней, надеясь, что она как-то поддержит, может – пошлёпает его или потискает. Но турецкие тёти – «самых честных правил», и он ничего не добился.

Я понял, что могу быть нахальнее, чем в прошлом году, и этим только оправдаю надежды Вилли. Первый же урок прошёл у нас «революционно»! Конечно, после лета Вилли было вначале тяжелее писать диктанты, читать, и он делал ошибки. Я сразу же сказал ему, что за ошибки буду н а к а з ы в а т ь . Мой тон , видно, был такой, что он понял: наказание будет необычное. Когда он снова написал слово неправильно, я сказал, что за каждую ошибку ему придётся снять одну одёжку. Он покраснел, захихикал и говорит:

- Значит после третьей ошибки я останусь голый?

Я говорю, раз мол, ты л е г к о одеваешься, выходит, так. Интересно, что он всё же стал о ч е н ь стараться. Не знаю, надеялся ли он остаться в одежде или просто хотел отсрочить момент. Но как ни старайся, минуты через четыре он уже сидел в одних трусах. Я заметил, что рука у него дрожала - можно его понять. Вилли было стыдно, и он всё лето хотел этого стыда. Он потом сказал, что если бы не наши уроки, у него бы никогда ничего не было, так и мучился бы только без толку. Скоро подоспела и третья ошибочка. Я специально ехидным голосом сказал, что вот сейчас шестиклассник голенький будет. Вилли стал честно стягивать трусы, но – повернувшись спиной. Я велел сделать «кругом». Он сначала согнулся в три погибели, но это было смешно. Я ему приказал встать прямо и поднять руки. Внимательно рассмотрел его и сказал, якобы с удивлением:

- А у тебя т у т ещё больше волос, чем под мышками.

Вилли был трёх цветов: красное лицо, коричевая кожа, и белое – всё, что раньше находилось под трусами. И всё же – не полностью белое. Я говорю, что ты, мол, наверно, иногда загорал без трусов. Он признался, что когда тёти не было дома, лежал в саду голый. Я сказал ему садиться и дальше писать диктант. Урок продолжался ещё, наверно, минут 15, и за всё это время можно было заметить, что возбуждение Вилли не идёт на убыль: его немаленький петушок (Schwänzchen) смотрел всё время в небо. Когда мы закончили, он стал надевать сначала не трусы, а м а й к у ! Это было забавно. Вилли задал вопрос, что будет, если он сделает б о л ь ш е трёх ошибок. Я говорю:

- А вот придумай себе сам какое-нибудь с т р а ш н о е наказание и мне скажешь.

А он говорит:

- Я уже л е т о м придумал».

Вилли сказал потом, что он п л о х о спал ночью, всё представлял, как будет. Смешно даже: он не сомневался, что сделает н у ж н о е количество ошибок, при котором ему придётся снова снимать трусы и получать следующее наказание. Мне тоже было не до сна. Я, конечно, был уверен, что Вилли скажет его щекотать, и всё думал, как это лучше обставить. В общем смешно, что мы оба мало заботились о самом уроке, зато предавались эротическим фантазиями. Вилли пришёл ко мне красный, как помидор. Я говорю со смехом:

- А вдруг у тебя не будет ни одной ошибки?

- А я тогда н а р о ч н о сделаю.

В этот раз я сказал ему, что он не будет снимать одёжку после каждой ошибки, мы просто будем з а п и с ы в а т ь , а потом уж – разом! Кончилсяурок.

- Ну и что ты себе придумал?, - спрашиваю я.

- Вы д о л ж н ы меня пощекотать.

Я внутренне даже засмеялся; неужели в с е мальчики одинаковые? - Но до этого ты д о л ж е н снова раздеться.

Едва Вилли начал стягивать шорты, я говорю, что я выйду на кухню, а он всё с себя снимет и станет на мостик (он обещал летом потренироваться). Вилли крикнул:

- Ой!, - но я уже выходил из комнаты.