- Вы хотите сказать, что у вас до меня никогда не было любовника? У такой шикарной дамы?
- Я хочу сказать совсем другое… Но, надеюсь, не я первая, кто тебя, такого незрелого ещё юношу, на эту скользкую дорожку подвигла… Ну да ладно… Мне пора и честь знать…
С явной неохотой она поднимается, оправляет рубашку, накидывает на себя пеньюар и направляется к выходу.
- Вы ещё придёте? – для пущей вежливости спрашиваю я.
Она останавливается и вместо ответа вдруг спрашивает:
- А признайся… Вот мыуже почти двенадцать часов знакомы. Причём в последний час довольно тесно. А ты запомнил, как моё имя-отчество?
Этот вопрос ставит меня в тупик. Да, при нашем знакомстве она называла своё имя-отчество. Но вспомнить не могу.
- Вот видишь, чего всё это стоит…
- Вы не правы, - пробую убедить её я.
- Да, я во всём виновата. Сознаю, но ничего с собой поделать не могу.
- Значит, вы ещё до утра навестите меня? – с деланной радостью восклицаю я.
- До я вовсе не о том! Заладил одно и тоже… Лучше поспи, как следует… Да и мне неплохо было бы привести себя в порядок… Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, Олимпиада Гавриловна! – вспоминаю я вдруг как её зовут.
И едва дверь за ней закрывается, впадаю в сон – почему-то то и дело прерываемый то ли воспоминаниями, то реальными видениями. И одно из последних – у моей постели о чём-то встревожено кудахчат мама и Мария Александровна. Входит госпожа Селиванова и сообщает, что лошади запряжены, что надо только переодеть меня. И добавляет:
- Сейчас принесут носилки.
Я снова впадаю в какое-то обморочное состояние. А когда выхожу из него, вдруг сознаю, что нахожусь в больнице. Вокруг меня суетятся всё те же дамы, но распоряжения санитарам и сиделкам отдаёт Константин Константинович Ульман. До меня доходят его слова о рецидиве воспаления лёгких, о вероятности туберкулёза.
- Дело серьёзное. И ему придётся провести здесь недели две-три, провести все анализы. А сейчас он очень слаб и нуждается в покое. Не знаю, можно ли будет навещать его завтра и послезавтра.
Она снова, было, усаживается в кресло, но тут же поднимается, направляется к постели и забирается за полог. Казалось бы, чтобы всё увиденное и услышанное велит мне тут же последовать за ней, но я вместо этого покидаю свой наблюдательный пункт и выхожу побродить, чтобы привести в порядок свои мысли. Через полчаса возвращаюсь и обнаруживаю дверь в гардеробную запертой, а рядом с ней стоящий на полу и наполненный наполовину ночной горшок. Почесав затылок и поморщив нос от неприятных запахов, поворачиваюсь, чтобы идти назад, но, проходя мимо двери в спальню, на всякий случай нажимаю на дверную ручки и вижу, что дверь поддаётся и отворяется. Не задумываясь, распахиваю её и вхожу. Но что делать дальше?
Поразмышляв секунду-другую, на цыпочках подхожу к креслу, усаживаюсь на него и беру с туалетного столика лежащую на нём книжку. Из неё выпадает сложенный вчетверо лист бумаги. Записка? Вроде бы для меня? Прочесть? Успею, думаю. Сейчас гораздо интереснее узнать, что читает госпожа Селиванова.
Беру в руки книжку и пробегаю глазами.
Перонелла - жена некоего неаполитанского каменщика, пока он где-то работал, принимала у себя любовника – местного щёголя Джьяннелло. Но как-то раз их приятное времяпрепровождение было нарушено стуком в дверь. «Увы мне! – воскликнула Перонелла. – Это вернулся мой муж, чтоб ему пусто было. Что это значит? Может быть он тебя видел, когда ты входил? Как бы там ни было, влезь, ради бога, в ту бочку… Вон, вон, видишь? А я пойду отворю дверь»… Джьянелло быстро влез в бочку, а Паронелла направилась к двери, отворила её и, увидев действительно мужа, сердито набросилась на него: «Это что за новости? Почему ты сегодня так рано вернулся?.. Вижу, ты ничего не хочешь делать… Коли так, чем мы станем жить?.. Эх, муженёк, муженёк»!
И принялась плакать. «Не кручинься, ради бога, – отвечал ей муж. - Будет у нас хлеба более чем на месяц, ибо я продал вон тому человеку, что со мной, бочку, которая давно нам мешает в дому. Он даёт мне за неё 5 золотых флоринов». «За 5 флоринов? – опять набрасывается на него жена, соображая, как миновать эту новую напасть. – Что ты понимаешь в мирских делах?.. А я вот продала её за 7 одному хорошему человеку. Он сейчас там, осматривает её».
Услышав это, муж говорит пришедшему с ним: «Слышал, почтенный? Ступай себе с богом…» И тут, Джьяннелло, у которого ушки были на макушке, быстро выскочил из бочки и стал звать: «Где ты, хозяйка?» А та говорит мужу: «Пойди наверх и постарайся уладить с ним наше дело». Увидев его входящим, Джьяннелло говорит: «- А ты кто такой? Мне надо бы женщину, с которой я сторговался об этой бочке». «Я ей муж, - разъясняет тот. «Бочка кажется мне очень прочная, - говорит ему Джьяннелло. – Но вы, должно быть, держали в ней дрожжи, она так обмазана внутри чем-то сухим, что мне не отколупнуть ногтём. Поэтому я не возьму её, прежде чем вы её не вычистите». «За этим торг не станет, - говорит тогда Перонелла. – Мой муж всю её вычистит». «Разумеется, - сказал муж. – Подайте мне рубанок и зажгите свечу».
Сняв куртку, он влез в бочку и начал строгать. А Перонелла, как бы желая посмотреть, что он делает, всунула в отверстие бочки голову, а сверх того одну руку и всё плечо, говоря: «Поскобли здесь и тут, да там ещё… Посмотри тут, ещё крошечку осталось».
А тем временем Джьяннелло, видя, что не сможет сделать как бы хотелось, задумал устроиться, как было возможно – подобно диким парфянским коням, резвящимся в просторных полях. И отошёл от бочки только тогда, когда Перонелла высунула из бочки голову и сказала мужу: «Кончил скоблить? Тогда вылезай».
Видео
Рассказы