Непостижимое

Схватила меня за волосы, хохоча, подтянула к табуретке с нашей трапезой и, показывая на, почти, не тронутую бражку скомандовала:

- Отрабатывай. Ты Виновник! Ты меня заразил. Вот и будь доктором.

Пока я наливал в рюмки бражку, освежал, перемешивая капусту, она, прижавшись к моей согнутой спине, произнесла:

- Ты лучший доктор в мире!

В голову, острой шпилькой, вонзился смешливый бес, с разворота, обхватывая и удерживая, осторожно и быстро заваливаю её на койку и, щекоча ее носом "угрожаю":

- Сейчас опять целку сломаю!

- Сашка, - дурак!

Хохочет она, задирая ноги.

- Сашка. Да две целки ни одна баба не выдержит.

От ее одуряющей красоты и близости во мне начинает просыпаться тот чертенок, который отключил тормоза накануне, но я помню, что натворил этот чертенок, и вежливо прошу его посидеть где-нибудь рядом.

- Верка! Я не буду врать. Я даже не анализировал, люблю ли я тебя. Для меня ты всегда-ВЕРКА! Я почти всегда помнил тебя. Я не "фельшер" не надо ни метрик, ни анализов. "Я люблю тебя, Верка!" Я понял это час назад. Но, доходило это до меня четыре года. Ты помнишь Томку?

- Перестань, Сашка, перестань! Всё это ерунда. Не хочу ничего слышать и вспоминать, у меня на это было время. Я тебя люблю и этого у меня никто, даже ты, уже не отымет!

Ужом, выскользнув из моих рук, она опять встала, упрекнула, ткнув пальцем в бок, что я забываю о своих рыцарских обязанностях, подняла налитые рюмки с напитком, мало соответствующим случаю, но искренним, как и она, произнесла:

- Любимый мой, я знаю, это наша первая и, я уверена, последняя ночь. Не перебивай, - пресекла она мою попытку изменить ее монолог. - Да. Как бы этого ни хотелось ты уже не сможешь приехать ко мне. Не сюда, а ко мне. Не надо себя обманывать, пройдет время, и это время нас навсегда разъединит. Но ты знай, я ВСЕГДА буду любить тебя. И ты, уверена, будешь помнить обо мне ВСЕГДА. Давай выпьем за нас с тобой.

Мы выпили. Сказанное, медленно, свинцовой тяжестью, заползало в мозг. Медленно, но неотвратимо, до меня доходило, что Верка, права и от этой правоты по коже полезли колючие, холодные мурашки, поднялись волосы на руках и голове. Я смотрел на Верку, стоящую передо мной и видел как в ее синих, сейчас ничего не видящих глазах, как в калейдоскопе чередовались светлые и темные всполохи, как расширялись и сужались, чтобы расширится вновь зрачки.

Я дотронулся до нее.

- Вера.

С видимым усилием, стряхивая с себя эти мелькающие в глазах зайчики Верка, как - то устало опустилась, увлекая за собой меня, на кровать, уткнулась лицом мне в колени.

- Господи! Сашка, как я устала без тебя. Сашка!

Клокочущий ком застрял в горле. Горячая пелена застила глаза. Господи! За какие грехи ты наказываешь эту девочку вся вина которой только в том, что она ЛЮБИТ и умеет ТАК любить, которой, даже не обязательно, мучительно, но не обязательно находится рядом с любимым, которая из-за этой любви пронеслась над бессчетной вереницей лет и достигла той мудрости, того понимания вещей, которая доступна только в конце долгой и богатой событиями жизни. Я медленно перебирал пальцами ее волосы, гладил по еще девчоночьей спине с выступающими косточками позвоночника, и чувствовал, как в меня перетекает часть ее огромного сердца, способного без слов понимать, то, чего нельзя высказать словами и от этого мне не становилось легче. От сознания того, что мы не в силах, изменить уже запущенную машину судьбы, разрывалось заполненное Веркой сердце. Я, наклоняясь, целовал ее волосы, а она, благодарная, поднимала руку и лохматила мои.

Она, разворачиваясь ко мне лицом, закинула ноги на койку.

- Послушай, кудесник, ты меня убаюкаешь. Сашка, спорим, тебя бабы любить будут.

В ее глазах опять бегали искорки, и улыбающиеся губы были готовы сорваться в безудержный смех.

- С чего ты взяла?

- А ты их всегда по головке гладить будешь.