Голоса судьбы

- И, спрашивая себя точно так же, я, как и Толик, точно так же не находил ответа, - в то утро мы оба не находя себе места...

- Я не знаю, что чувствовали парни, впервые испытавшие удовольствие от однополого секса, в то время, когда такой секс однозначно рассматривался как ненормальность или даже болезнь, как позорное извращение, свидетельствующее о моральной неполноценности тех, кто совершает подобное... наверное, это было непросто: испытав удовольствие, вдруг осознать, что такое удовольствие автоматически делает тебя изгоем, извращенцем или даже преступником.

- И ещё возникала одна проблема - быть может, самая главная: если кто-то об этом узнает, то это станет несмываемым клеймом на всю оставшуюся жизнь, - наверное, в то время, когда само слово, обозначающее подобные отношения, воспринималось как ругательство, парням, впервые испытавшим кайф от однополого секса, было ох как непросто, и непросто было прежде всего потому, что нужно было как-то определяться с размывающей душу раздвоенностью между чувствами и мыслями - между сердцем и головой... Сейчас, конечно, другое время - совершенно другие информационные поля пронизывают нашу повседневную жизнь, и только совсем примитивные либо закостеневшие в своих собственных комплексах люди могут безоговорочно выхолащивать из мира секса все цвета радуги, снова и снова утверждая, что нет и не может быть места однополому сексу - однополой любви, - сейчас, вне всякого сомнения, на порядок легче определяться в своих сексуальных предпочтениях, делая выбор, кого и как любить, и всё равно... всё равно это всё не так просто - впервые сказать самому себе в семнадцать лет, что ты \"голубой\", и особенно это непросто, если ты к этому ни с какого боку не готов - о любви такой никогда не мечтал и секс такой в своём воображении ни разу не проигрывал. А я не мечтал...

- И я не мечтал - никогда о сексе таком не грезил... Мы оба никогда об этом не думали - всё случилось спонтанно, произошло всё само собой, и потому... В понедельник я избегал встречаться с Андреем взглядом, а он, в свою очередь, делал вид, что не видит, не замечает меня - впервые за всё время нашего знакомства мы не обмолвились ни словом, - нам обоим было стыдно за то, что случилось между нами...

- Но понедельник сменился вторником, вторник - средой... прошла неделя, за ней пролетела еще одна - стыд притупился, и отношения наши постепенно вошли в прежнюю колею: мы снова вместе сидели на лекциях, снова вместе выходили на перекуры или шли в библиотеку...

- И я снова провожал Андрея до троллейбусной остановки... при этом мы оба делали вид, что не было в нашей жизни той \"злополучной\" субботы - и что мы, лёжа в одной постели, не сжимали друг друга в горячих объятиях, не целовались взасос, не содрогались в сказочно сладких оргазмах, - мы делали вид, что ничего этого между нами не было.

- Но это ведь было... это было - жизнь повернулась к нам неизвестной ранее гранью, и разве могло это всё пройти бесследно? В семнадцать лет в крови бушуют желания, а сердце распахнуто в ожидании любви - и на исходе третьей недели я вдруг с беспокойством почувствовал, что мне снова хочется... да, мне снова хотелось испытать то, что между нами случилось, испытать еще раз, невзирая ни на какие последствия, - робкое, но вполне осознаваемое желание пробудилось в моей душе, одновременно и пугая меня, и заставляя томительно замирать сердце от одной лишь мысли, что то, что случилось, может повториться ещё раз...

- \"А почему, собственно,нет? Почему мы не можем сделать это опять?\" - спустя три недели думал я, вспоминая в мельчайших подробностях и наши объятия, и ту страсть, что тогда охватила нас, кинув в пучину необыкновенного наслаждения. Это был кайф... \"Кайф?\" - уточнял я сам у себя, словно желая загнать себя в угол... и, загнанный в угол, сам себе отвечал: \"Да, кайф... это было кайф - и незачем себе врать, что испытать это снова мне не хочется! А если хочется...\" И опять перед мысленным моим взором возникали картины нашего сладостного неистовства...

- \"Мы это делали добровольно, никто никого не принуждал, а значит - не унижал... никакого насилия не было - мы оба желали этого... так почему же, - мучительно думал я, - мы не может попробовать это ещё раз, если Толян - мой друг, и он симпатичен, и меня какая-то сила тянет к нему - мне приятно его слушать, на него смотреть... почему это должно быть плохо или стыдно, если это было так хорошо?\" - мучительно думал я... и, думая так, я со смятением признавался себе, что я все сильнее и сильнее хочу это сделать ещё раз... хочу, чтобы всё повторилось! - и это желание было и сладостным, и пугающим одновременно...

- День проходил за днём - молодая здоровая чувственность все сильней и сильней разогревала тело, будоражила воображение - и, торопливо занимаясь онанизмом, оставаясь один в комнате или закрываясь для этого в кабинке общежитского туалета, я все чаще и чаще воображал не сиськи-письки знакомых девчонок, а снова и снова прокручивал в воображении события полуторамесячной давности, - торопливо, но от этого не менее сладко мастурбируя едва ли не каждый день, я думал об Андрее и не мог себе не признаваться, что с каждым днём он нравился мне всё больше и больше - мне нравилось его чистое, по-мальчишески открытое лицо с выражением то веселого шалопайства, то серьёзности и сосредоточенности, нравились его карие глаза, его красиво очерченные губы, нравился его спокойный голос... мне нравилась его походка, нравилось смотреть, как он держит сигарету, как выпускает изо рта кольцами дым, и вообще... мне всё нравилось в Андрее с каждым днём всё больше и больше, - я искал в нём какие-либо изъяны, но не видел их - не находил.

- Глядя на Толика, я всё чаще и чаще ловил себя на мысли, что я словно влюблён в него, как могла бы быть влюблена а парня девчонка или, наоборот, в девчонку парень, и - когда я думал так, в душе моей возникало ещё большее смятение: я и хотел, чтобы это была любовь, и одновременно боялся, что это - самая настоящая любовь... ведь как ни крути, а мы оба были парнями, и мысль, что я влюбился в парня - именно влюбился, а не просто хочу ещё раз испытать сексуальное удовольствие! - меня почему-то особенно пугала... День проходил за днём... отношения наши внешне окончательно нормализовались, вошли в прежнюю колею: мы снова общались, словно между нами ничего не было, но всё чаще и чаще я бросал на Толика затаённые взгляды и всё чаще и чаще ловил на себе взгляды его, и когда наши взгляды встречались, словно что-то невидимое, но вполне осязаемое, полное тайного значения возникало между нами - и мы в то же мгновение торопливо отводили взгляды друг от друга, боясь выдать свои затаённые, ещё не осознанные до конца и потому нас обоих пугающие желания...

- Наверное, если бы нам обоим было лет по тринадцать или даже по четырнадцать, всё было бы намного проще, ибо в тринадцать-четырнадцать лет еще не стоит так остро вопрос собственной идентификации, а настырно и требовательно стоит нечто другое, и пацаны - многие пацаны - экспериментируют в этом направлении, не особо задумываясь: пацаны ловят кайф, и не более того... но нам было уже по семнадцать, а это значит, что мы были в том возрасте, когда вопросы \"кто я?\" и \"что я?\" встают перед многими парнями, способными думать, со всей своей беспощадной прямотой, требуя внятного и недвусмысленного ответа...

- И вместе с тем нам было только по семнадцать, и мы оба были еще совершенно неопытны и глупы, - мы и тянулись друг к другу, и одновременно боялись этого непонятного, необъяснимого притяжения... Так закончился второй месяц - после памятной субботы, уже совершенно не казавшейся мне злополучной... И снова была суббота, и снова мы оказались с Толиком вдвоём - опять у меня дома; maman была в очередной командировке, точнее, улетела она накануне, в пятницу вечером, бабуля на выходные уехала к своей подруге, и в субботу я сообщил обо всём этом Толяну - причём сообщил я об этом как бы между прочим, стараясь ничем не выдать своего волнения...

- Андрюха сказал, что дома на выходные он остался один, и - обострённым до предела чувством я понял, что значило это внешне невинное сообщение вместе с приглашением зайти к нему забрать диск, который я накануне принёс ему в институт; здесь нужно сказать, что за два прошедших месяца мы ухитрились ни разу не побывать друг у друга в гостях: я не был у него, а он, хотя и бывал неоднократно в общежитии, но ни разу не заходил к комнату ко мне ... и вот впервые за два месяца он звал меня к себе, и взгляд твоих карих глаз был полон тайного, мне одному понятного значения, как ни старался он это скрыть под маской беспечности. \"Когда?\" - с трудом подавив радость, спросил я. \"Ну, вечером... - он пожал плечами, и по его глазам я понял, что радость моя от него не укрылась. - Ты делаешь вечером что?\" \"Сегодня? - я сделал вид, что задумался. - Сегодня... вроде дел никаких нет. Сегодня я смогу... часов в семь... да?\" \"Да\", - кивнул Андрей, изо всех сил стараясь выглядеть деловито... Я пришел ровно в семь.

- За время, прошедшее после той субботы, когда неведомо откуда взявшаяся страсть переплела наши руки и ноги, заставила нас взасос целовать друг друга, ласкать один одного и в сладострастных судорогах истекать семенем, мы оба - и Толик, и я - о многом передумали и, как я понял уже позже, во многом сумели самостоятельно разобраться, и не просто разобраться, а сумели, преодолевая ложь и убогость публично декларируемых представлений об однополых отношениях, продраться сквозь нагромождение этой лжи к пониманию, что есть нечто более важное и существенное, чем обыденные представления окружающего нас социума, - и вот мы снова были вдвоём - одни в квартире...

- За окном уже было темно и, монотонно барабаня по стеклу, накрапывал мелкий холодный дождь, а в комнате Андрея горела настольная лампа, он был в домашних потёртых джинсах, и эти джинсы, скульптурно обтягивающие его аккуратно - в меру - оттопыренный красивый зад, делали его еще более стройным и оттого ещё более желанным - невыносимо, до умопомрачения желанным, - я, едва войдя в квартиру, сразу почувствовал, как мою душу захлестнула горячая нежность, а тело мгновенно наполнилось сладчайшей истомой, и от этой нежности и истомы в тот же миг сладко-сладко забилось сердце... я хотел его - хотел! хотел! - и это желание близости, горячее и хмельное, уже было вполне осознаваемое, конкретное и внятное, но - боже! - как же трудно было переступить через ту невидимую и вместе с тем вполне реальную преграду, что именуется на языке окружающего нас социума \"здравым смыслом\", и мы... мы говорили о чем-то ненужном и несущественном - ложные, лукаво извращенные представления об однополой любви мешали нам сделать последний шаг на пути друг к другу...

- Мы были одни в квартире, и хотя каждый из нас был внутренне готов сделать этот самый шаг, но в ту субботу между нами так ничего и не случилось, ничего не произошло: за два часа пустого, никчемного разговора никто - ни Толик, ни я - не решился первым протянуть руку, и хотя мы оба уже со всей отчетливостью сознавали, чего мы хотим, но - сильнее естественного желания вновь вкусить, ощутить, почувствовать сладкий озноб единения душ и тел оказалось в ту субботу глупое, но уже успевшее сорняком прорасти в сознании представление о таком единении как о чем-то неестественном и извращенном...

- Мы оба хотели этого, оба страстно желали - и оба ждали, что инициативу проявит другой, - можно липридумать что-либо более извращенное и неестественное, чем это наше двухчасовое томление! Ах, как было всё внешне благопристойно! Как всё было благоразумно! Андрей не предложил мне остаться у него на ночь - и я, вернувшись в общежитие, тут же закрылся в кабинке туалета и, приспустив вместе с брюками трусы, дал волю своей \"извращенной\" фантазии...

- Мне казалось, что если я предложу Толику оставаться, то тем самым я дам ему понять, что я - именно я! - хочу повторения, и такой расклад меня почему-то испугал... наверное, в этом была ещё незрелость души - нежелание или страх брать на себя ответственность и за свои слова, и за поступки, и за желания, - уже когда Толик ушел, я со всей отчетливостью понял, что сама логика ситуации требовала инициативы именно от меня: Толик был в гостях у меня, и предлагать ему остаться должен был я... а я, как последний идиот, чего-то ждал. Конечно, идиот! Толик ушел, и я... по привычке закрывшись в ванной, я включил воду, разделся догола и долго, сладко и долго мастурбировал, глядя на себя в зеркало - содрогаясь от наслаждения, я с упоением дрочил перед зеркалом в ванной, воображая, что бы мы делали в постели, если б кто-то из нас оказался чуть-чуть смелее, - Толик... Толян... Толянчик... - беззвучно шептал я одними губами, зачарованно глядя на свою руку, неутомимо приближающую оргазм...

- И еще прошла одна неделя... Снова была суббота, - я принёс Андрею сделанную за ночь зачётную работу, но его в институте не оказалось, и я, не досидев последнюю пару, поехал к нему, обеспокоенный его отсутствием... Всё оказалось до банальности просто: вечером его мама и бабушку уехали, как в ту первую субботу, на дачу, и Андрюха утром элементарно проспал, а проспав, решил себе сделать выходной... но главное - он был один! Я поехал к нему, не зная этого... а может, каким-то необъяснимым образом я почувствовал это и поехал, гонимый юным томлением своего молодого тела, поехал - в смутной надежде, что он один и что он в своем одиночестве думает обо мне, меня зовёт? - не зря же в последнее время все чаще и чаще у меня возникало ощущение, что Андрей и я постепенно превращаемся в одно целое, начинаем понимать друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда...

- Едва я увидел Толика, стоящего в дверях, как в то же мгновенно я понял, что на этот раз обязательно случится то, что случилось между нами пять недель назад... и даже случится большее, потому что тогда, в сущности, не случилось ничего, - пять недель, прошедшие после того невесть откуда взявшегося порыва, не прошли даром: наши души и умы перебродили, как молодое вино, переболели всеми страхами и сомнениями - все пять недель в наших юных, врасплох застигнутых душах шла напряженная, никому не видимая борьба между собственной природой, собственным \"я\" и обывательским окриком \"нельзя!\", - Толик стоял в дверях, и сердце моё едва не выпрыгивало из груди.

- Увидев меня, Андрюха улыбнулся - лицо его осветилось радостью, и я, ещё не сказав ни слова, ещё ни слова не услышав от него, со всей отчётливостью понял: страх, неуверенность и сомнения, так долго терзавшие нас, окончательно побеждены, и нет уже никакой преграды, которая смогла бы нас остановить на пути друг к другу в нашем стремлении слить воедино не только тела, но и души, - я понял это, не представляя, не думая о том, как именно должно это случится, кто сделает первый - последний! - шаг на пути друг к другу и каким этот шаг будет, но то, что это случится, что это обязательно произойдет, было ясно - сценарий уже был написан где-то на небесах, и уже не в нашей воле было что-либо в нем менять или, тем более, ему противиться; \"Аннушка уже пролила масло...\"

- Да и как могло быть иначе? Толик, не раздеваясь, не проходя в комнату, неожиданно предложил мне выпить - просто так, без всякого повода, и я, поняв его с полуслова, тут же согласился, - о, конечно же, это было простое и, как всякое простое, гениальное решение! Не выпить нам хотелось, а нужно было хотя бы для видимости, хотя бы на миг обмануть себя и друг друга - создать иллюзию, что причиной всему, что должно между нами случиться, будем не мы сами, не наши \"извращенные наклонности\", а будет вино, нас опьянившее, - это наше от вина опьянение должно было послужить толчком - смешная и, в сущности, глупая, но вполне удобная уловка, своего рода компромисс между жаждой любви и обывательскими предрассудками...

- Я сам не знаю, как мне пришла в голову эта мысль - она возникла внезапно, но уже в следующую секунду я понял, что нам просто необходим для первого раза - осознаваемого, желанного раза - этот маленький спектакль для двоих: \"опьянев\", мы \"потеряем контроль\", и тогда...

- Короче, это был простой и вместе с тем гениальный ход! Я готов был расцеловать Толика... впрочем, я готов был целовать его в любом случае, и целовать его я был готов не за какие-то заслуги, а лишь потому, что это он - Толян... Он ушел и вскоре вернулся, держа в руках бутылку какого-то дешевого вина, - раздеваясь в прихожей, он, виновато улыбаясь, пояснил: \"Вот... денег только на такое хватило...\" - но бог ты мой! разве нам было важно, какое вино нам пить? Оно нам нужно было только как средство преодоления жалких остатков робости перед неподдельностью бушевавших в нас чувств, - любое вино любого разлива я был согласен пить с Толиком в тот день, понимая, что оно - лишь связующее звено между нашими устремленными, рвущимися друг к другу телами и душами!