- Осипов, о чем мечтаем? - физик смотрит на меня, удивленно подняв брови.

- О третьем законе Ньютона, Юрий Иванович.

- О взаимном притяжении тел?

- О нем, родимом.

- Ну, иди к доске.

Физик улыбается. Классный мужик.

На переменках я теперь имел монопольное право прижимать Лидку к стенке, мы стояли друг против дружки, как мартовские кошки, мои руки были уперты в стены по обе стороны от Лидки, я не прикасался к ней, лишь иногда я немного сгибал ногу и толкал своим коленом ее коленку, она, смеясь, толкала меня обратно, она нагибалась, чтобы выскользнуть из кольца моих рук, но не тут-то было, да и она сама, видимо, не сильно хотела вырваться.

Если бы уважаемые члены педсовета услышали, что я ей шептал при этом, меня бы в тот же день исключили из школы и из рядов нашего славного комсомола.

- Лид, смотри, как у меня стоит.

- Ты хам, - смеялась она.

- Ты все же посмотри, это ведь на тебя.

- Брюки порвутся, - прошептала она, скосив вниз глаза.

- Лид, какого цвета у тебя трусики? - продолжал я нагло.

- Никакого, - она краснела.

- Что, забыла одеть, что ли?

- Ага, забыла, - смеялась она.

- А вот сейчас мы проверим, - я опускал руку, делая вид, что собираюсь задрать ее платье.

Она хватала мою руку и между нами начиналась, сладкая, древняя борьба.

К моему удивлению, глядя на нас, класс стал естественным образом разбиваться на пары, коллективные зажималки почти прекратились, зато теперь выяснилось, что в классе катастрофически не хватает углов, где бы могли тихо шептаться и жаться друг к другу определившиеся дуэты.

Мы стали встречаться вечерами. Все проходило почти по одному сценарию.

Я обнимал ее и увлекал в темноту школьного сада, там я почти насильно усаживал ее в траву, я расстегивал ее пальто, я целовал ее губы, лицо, мои руки не знали удержу, я заваливал ее назад, я гладил ее ноги, сминал кверху ее короткую юбку, нет, нет, шептала она, ну что ты, милая, хрипел я в ответ, ты ведь тоже хочешь, позволь мне, ты ведь моя, я пытался стаскивать с нее трусики, мне мешали резинки чулок, я начинал их расстегивать, пусти, я закричу, сердилась она, я наваливался на нее, я раздвигал ее ноги, мамочка, я боюсь, вскрикивала она и вдруг начинала плакать.

Женских слез вынести я не мог. И я отпускал ее.

- Перестань, не плачь, - говорил я ей.

- Ты меня не любишь, - хныкала она, поправляя одежду.

- Люблю! С чего ты взяла, что не люблю?