Две славные луны Севердера смотрели в спальню мою.

Посящается Алессану, товарищу игр моих, являющемуся из славного города Риазани вселенной Рос-Сийа через интернет прямо в мою комнату, чтобы нести с собой радость, разноцветье красок и силу

Полог, прикрывавший в ночное время балкон моей спальни, отодвинулся, и на фоне звезд и двух славных лун Севердера показалась голова Алессана. Еще не понимая, сон сие или явь, я в испуге натянул на себя одеяло и стал издавать звук, долженствующий превратиться в крик, зов к ночной страже, но так и не вылившийся во что-либо необходимо громкое, ибо Алессан зашептал:

- Милый граф, это лишь я, Алессан, ваш смиренный слуга и верный товарищ по вашим играм!

И я умолк, ибо, не взирая на столь странное появление, Алессан, и правда, был одним из тех вассалов, компании которых я был всегда рад.

После смерти моего отца в славной битве у Колодца-в-Долине я стал графом Эмеркельда, но, конечно, правила обширными землями от моего имени моя матушка, воинствующая дама Пенгна. Я же ожидал своего совершеннолетия за охотой, воинскими упражнениями и чтением свитков, которые столь охотно собирал в нашем замке мой достославный отец. И в занятиях сиих моим постоянным компаньоном был паж рыцаря Торнастра, Алессан. Мы часто скакали с ним вместе через влажные болота Эмеркельда, пуская огненные шары в гигантских прикарнертов, нежное мясо третьего крыла которых столь нравилось мне, фехтовали на деревянных мечах, соревновались в беге и борьбе и беседовали обо всем на свете.

Последний год, однако, Алессан стал смущать меня. Его хватка, когда мы пытались положить друг друга на лопатки во время ежедневных спортивных занятий в гимназиуме замка, все чаще казалась мне необычной и даже странной. Его речи едва ли не всегда стали касаться той любви, которой одаривают меня мои вассалы. Его взгляды, которые он бросал на меня, когда нам случалось отдыхать на коралловом пляже после заплывов к Рубиновому Рифу, были непомерно долгими. Он часто вздыхал в моем присутствии, а руки его дрожали, когда ему случалось подавать мне сухую полотняную повязку для переодевания.

Три же месяца назад случилось нечто, что повергло мои чувства в столь тяжкое смятение, а мои мысли в столь глубокие раздумья, что, признаюсь, я стал вспоминать Алессана чаще, чем то приличествует графу. Я только что в соревновании на быстроту промчался во главе ватаги рыцарских сыновей, с коими мне было разрешено делить мой досуг, через лес и остановился, тяжело дыша и смахивая пот со лба. При моей худобе и, увы, излишней, недостойной воина легкости костей я был слаб в обычных состязаниях на силу и мощь, но, к счастью, хотя бы быстр и прыток. Кровавые боги даровали мне счастливую способность обгонять моих сверстников в беге, и теперь я был один, опередив всех на сотни шагов, и отдыхал, прислонившись разгоряченной спиной к влажной коре дуба на опушке Малого Леса, у самой кромки Великого Леса.

Раздался треск зарослей, и ко мне выскочил Аллесан, коему, уж не знаю какой хитростью или удачей, удалось обогнать остальных и прибыть к конечному пункту нашего забега вторым. Он остановился рядом, как всегда, слишком близко и, глядя мне в глаза взглядом, который смущал меня, поведал, что рыцарь Торнастр берет его в поход против герцога Нандра. Моя мать недавно поспорила с соседом из-за права молоть муку на мельнице у Второго Моста, и теперь лишь честная и кровавая битва могла разрешить наши разногласия. Каждая из сторон договорилась выставить по пять крылатых рыцарей, пятнадцать рыцарей конных и челяди до сотни, чтобы сойтись в сием сражении, и, по-видимому, рыцарь Торнастр был среди счастливчиков, отправлявшихся на войну.

- Мы выступаем завтра же, на рассвете, мой милый граф, - говорил Алессан, сближаясь все более и более. – Я трепещу от страха, что могу быть убит в первой же схватке, так и не познав близкой дружбы моего господина.

- Знай, мой дражайший Алессан, - ответствовал я, пытаясь отступить от излишней близости наших тел, но не в силах сделать это, ибо позади меня было древо, - что случись столь непомерное горе, я буду скорбить.

Мой товарищ по играм уже нависал надо мной. Был он старше меня на три года, и на три года же рост его опережал мой, так что ему пришлось пригнуться, чтобы лицо его приблизилось к моему.

- Эмеркельд, граф и владетель мой, - прошептал он, - есть ли в мире хоть какая-то надежда, что одарите вы меня той дружбой, которой я грежу и во сне, и наяву? Есть ли в Великом Чертоге хоть один бог, который может свести нас ближе, чем счастье быть лишь товарищем ваших игр?

- Неужто тебе недостаточно той дружбы, которая связывает нас столь долгие годы, недостойный слуга мой? – пробормотал я, не в силах оторваться от взгляда двух пылающих глаз прямо над собой.

- Есть лишь одно чувство, заставляющее одного человека прыгать в огонь ради улыбки другого человека, - жарко шептал Алессан. – Лишь одно чувство, когда за спиной вырастают крылья. Лишь одно чувство, когда гибель кажется избавлением. И это чувство переполняет меня и, невзирая ни на что, заставляет меня искать с вами большей близости, о любимый Эмеркельд.

- Алессан, - говорил ему я в ответ, чувствуя как краска смущения заливает мое лицо, - ты и так одарен более, чем кто-либо из подвластных мне людей. Мы играем с тобой все мое детство. Мы проводим с тобой вместе более времени, чем кто-либо еще проводит времени со своим графом. Чего же ты хочешь?

- Близкой дружбы, - горячо шептал Алессан, и жаркое дыхание его заставляло трепетать мои ресницы.

Что есть близкая дружба? Что делает дружбу близкой? В свои годы я уже осознавал, что между людьми бывают некие близкие отношения, и будь эти слова произнесены какой-либо из юных фрейлин моей матушки, о чем, признаюсь, я иногда видел страстные и постыдно влажные сны, я бы гораздо лучше понимал, о чем идет речь. Но то, что сия беседа происходила между двумя мужами, ибо и Алессан, и я сам, несмотря на наш возраст, принадлежали к мужскому роду, заставляло меня лихорадочно искать хоть какой-то смысл в его речах. Чего хочет он? О чем говорит?

Алессан же продолжал шептать, вплотную приблизив свои уста к моему лицу:

- Могу ли надеяться я, идя на острые мечи, что доблесть и отвага смогут растопить вашу холодность ко мне? Могу ли мечтать, что случись мне повиснуть на вражеской пике, вы будете не только скорбить, но и оплакивать? Будет ли наша близость возможной, если посчастливится мне в пылу кровавой схватки проявить воинскую доблесть и стать конным рыцарем?

Меня к этому моменту стало уже беспокоить, что вот-вот могли нагрянуть остальные участники забега. Что если они увидят своего графа в столь постыдном положении? Да и стук сердца Алессана, который я ощущал на своей груди, путал мои мысли. Жар дыхания его заставлял меня замирать от неясного чувства. Речи повергали в смятение. Но более всего заставляло меня трепетать ясное, несмотря на наши туники, ощущение твердого древка, прижимавшегося к моему животу. Сколь ни малоопытен я был, но все же смутно осознавал, что это ничто иное, как восставшее мужское достоинство моего товарища по играм, восставшее, хотя поблизости не было ни дев, ни дам. Когда мужское достоинство приобретает такой размер, жар и твердость, сие есть вожделение и страсть, как недавно уверил меня учитель фехтования и спорта, увидевший случайно, что со мной во время игры в ручной мяч с фрейлинами моей матушки случился такой же конфуз. От сих воспоминаний или в ответ на непонятные вожделение и страсть, охватившие моего верного Алессана, мой верный меч зашевелился, что повергло меня в еще большее смущение.

- Одарите ли вы меня своей близкой дружбой, если вернусь я из сего похода рыцарем? – продолжал вопрошать Алессан, лишь крепче прижимаясь ко мне.

- Да, - пробормотал я, ибо мысли мои путались, но я все же понимал, что более не достойно моего титула выносить то, что происходило. Разговор сей должен был прекратиться, и немедленно, сей час же, пока не прибежали другие мальчишки,и лишь «да» могло заставить товарища моих детских игр сразу же отступить.

И он сразу же отступил. Лишь коснулся своими устами, которые и так были у моих уст, приоткрытого рта моего. Коснулся и, счастливо улыбаясь, отскочил от меня. Как раз вовремя, ибо треск, издаваемый десятком бегущих через бурелом ног, уже ясно раздавался в наших ушах.

Более я Алессана не видел. Но ежеминутно слышал в своих ушах его сбивчивые речи, чувствовал близость его разгоряченного бегом тела, ощущал на устах своих прикосновение его губ. Моя матушка не раз замечала, что в мыслях своих я часто теперь был далек от разговоров, которые велись за громадным графским столом. Однако же, я уверен, ей и в страшных снах не могло пригрезиться, что думаю я не только о юных девах, число коих в замке она удвоила за последние месяцы, но и о словах, сказанных мне в лесу потным и запыхавшимся шестнадцатилетним пажем рыцаря Торнастра. Не то, чтобы я не замечал прелестей родовитых служанок вдовствующей графини, просто я, увы, не знал, как к ним подступиться, а они были слишком невинны, чтобы взять инициативу в свои руки. И раз за разом, чувствуя, как воспрял во время разговора с очередной прелестницей мой жезл, я теперь невольно вспоминал ощущение длинного мужского древка на своем животе. Ах, ну почему, почему боги не подарили мне способности говорить так же горячо, страстно и убедительно, как мог тогда говорить со мной Алессан! Будь я способен на такое, нынче же прижал бы светловолосую Бруниту или чернокосую Тавризу к стене, вопрошал бы их о надежде на близкую дружбу и обязательно коснулся бы губами их сладостных уст. А так мне приходилось лишь переживать неясное томление в груди наяву, и взрывы естества во сне, взрывы, частенько теперь происходившие не только, когда в моих ночных снах мне удавалось коснуться девичьей груди, но и когда я вновь чувствовал своими губами поцелуй Алессана.

Я теперь часто обходил молельни каждого из кровавых богов, мысленно вопрошая их, как избавиться от недостойных титула моего размышлений о низкородном товарище моих детских игр, но боги молчали, а обратиться к жрецам я стыдился и опасался. Несколько раз я хотел поговорить со своей няней, но, не находя слов, чтобы выразить, что именно меня беспокоит, умолкал, так и не начав.