Дотянуться до Неба

Больница. Вечер. В приёмном покое сидят трое и ждут приговора. точнее ждут того события, которое непременно произойдёт в скором времени, и которое способно наложить отпечаток в их судьбах, отпечаток, который либо окончательно сведёт их с ума, либо же наоборот, запечатлит в ослабленных телах матери, отца и сестры, то вечное, оставляющее неизгладимое в нервной и беспокойной дремоте существования.

Та самая мать плачет, пуская из слёз своих бесконечный поток скорбной влаги. И пусть он причинил ей много боли и неприятностей, как и любой другой ребёнок, но она всё равно будет любить его и лелеять, ведь это её сын, а значит и часть её самой, значит в нём и передалось, то скрытое в ней в виде горячо любимого чада. Отец, седовласый мужчина за сорок. Он весь посидел от этой неопределённости за то короткое время пребывания его деформированного семени в больничных палатах. Он крепился как мог, и пусть у него были свои взгляды на сегодняшнюю молодёжь, срамную и бесстыжую, сильно отличную от той, которая была во времена его молодости, но в этом видимо и есть проблема отцов, и тем не менее он любит его, любит его той скупой мужской любовью, которая только есть на нашей земле и больше ему ничего не надо, он всё сделал для того, чтобы считать себя мужчиной, который не зря портит воздух. А девушка, его сестра, находится здесь из-за маленькой толики уважения ко своим родителям. И пусть она и ненавидела своего брата, даже очень часто желала ему смерти, но тем не менее это её брат, раз, а во-вторых, просто не могла смотреть на увядающих предков...

Так они и сидели втроём, беспокойные, думающие каждый о своём, но непременно подогревая в своих сердцах светлое будущее, приятную надежду на завтра. Их тихий и мерный ход мыслей прервала внезапно появившаяся из-за двери молодая женщина, заставившая обратить на себя внимание следующими словами:

- Здравствуйте, вы сидите здесь по поводу Николая?

- Да, а что с ним, доктор, я могу его увидеть?, - всколыхнулась обеспокоенная мать, словно курица, сорвавшаяся с тёплого насеста.

- К глубокому сожалению, нет, - выдавила из себя работник здравохранения, - видите ли, в чём дело. Сейчас Николай, то есть, в данный момент, он находится в состоянии, ну клинической смерти ... ну, в общем, в коме. Сколько времени он будет находиться в этом состоянии неизвестно, и ...

- Скажите, он будет жить, - прервал отец.

Человеческое существо женского пола в белом халате задумалось и, собравшись с силами, выдавила из себя:

- Это неизвестно. Всё зависит от показателей его здоровья. К сожалению, он может скончаться не приходя в сознание. Но остаётся только надеяться на лучшее, извините, и попрошу вас удалиться... Мать после этого окончательно взорвалась и принялась буквально расклеиваться. Отец, обняв её за плечи, вывел вон из больничного помещения, сзади тихо плелась сестра.

Николай лежал на койке, пропахшей спиртом и изъеденной клопами, в палате для тяжелобольных, подключенный к системе необходимого жизнеобеспечения. Вокруг него, словно мухи, нашедшие большую и сочную кучу говна, суетились врачи. Что-то между собой постоянно обсуждали, капая друг другу на мозги и желавшие скорого распутывания клубка, связанного смертью и постоянно затягиваемого ею же. А Колян лежал с открытыми глазами, как на зло, словно наблюдая за всем происходящим и с глубины своей трагедии наставляющий людей на благие поступки.

А что же творилось с Коляном в этот момент одному Богу известно. А творилось с ним следующее. Как ни странно, все те бредни, рассказанные людьми, побывавшие в подобном состоянии, оказались действительно бреднями, филькиной грамотой, а их старания в описании пережитого ничем ни больше лишь жалкого мартышкиного труда. Кто знает, может и жизнь у них по-другому была изначально сложена, тут уж и начинаешь верить во все превратности судьбы, подстерегающие человека на закоулках и колдо**инах жизни. Что-то я отвлёкся. На самом деле происходящее с ним сейчас знал не только Господь - творец и создатель, но и сам Колян, потому что он то с ним и разговаривал, а дело было так...

Коляну не пришлось никуда лететь, никуда не падать, он не видел никакого света в конце туннеля, он не чувствовал запаха божественных цветов на цветущей поляне, ему не было ни холодно, ни жарко, его даже не тошнило от всей красоты. Нет, ничего этого у него не было, значит не заслужил, или просто сам не хотел того.

К его взгляду предстало следующее. Он шёл по грязной, вонючей улице. Всё кругом пропахло смертью и царила разруха. Было пусто и сыро. Даже погода здесь была облачной, с затянувшими небосвод тучами. Колян двигался как-то по-особому медленно, несмотря на свои довольно большие шаги, он пинал подвернувшиеся под ноги обломки кирпичей, симолизирующие собой его разломанную жизнь, давшую трещину в столь юном возрасте, но он даже и не догадывался об этом. Он проходил мимо застыших людей, словно мумий, которые запечатлели на своих лицах вечную гримасу боли, страха, неприязни и недовольства, или собой, или миром. Всё вокруг сгущалось мрачными красками, а Колян шёл дальше... пока его не осенило. Он понял. Он проходил мимо своей жизни, проходил не торопясь, останавливась мимо особенно значимых жизненных передряг. И в эти моменты он стоял и молча наблюдал за происходящей картиной, словно глядя в телевизор, со слезами умиления или непонятно чего ещё, стекающих по его покрытых щетиной щёкам.

Вот здесь он совсем ещё ребёнок и его избивает отец за очередную шалость. Он хлестает по его спине детской скакалкой, отчего спина уже довольно обильно покрыта следами трудов своего родителя. Кровь тоненькими ручейками сползает вниз, прямо на трусы с медвежатами, они, трусы, уже успели покрыться красным цветом, вернее та их часть, где резинка и окончательно вспотели. Колян ревёт, извивается под отцом, умоляя того прекратить экзекуцию, но отец словно не слышит его, и в припадке ярости его зацикливает. На этом месте у Коляна и наворачиваются первые слёзы и он начинает скучать по отцу.

Только сейчас, находясь здесь, непонятно где, в каком-то параллельном мире, Колян понял, какой силы была безграничная любовь его отца к нему, любовь вечная, как гримасы тех людей, похожих на ублюдков, корчившихся в незаконченных конвульсиях, словно в агонии, такой же вечной, как любовь отца, безграничная и необъятная любовь, направленная на воспитание своего дитя пусть даже такими, варварскими методами, но идущими от чистого сердца. Коляна опять осенило, он вдруг понял, не понятно почему, но почувствовал, отчего его отец кончится, от этого самого чистого сердца с безграничной любовью, застигнутого врасплох инфарктом миокарда. Коляна несколько раз передёрнуло и по телу его пробежала предательская дрожь, обдав его сырым холодом и приведя в чувства. Теперь же сцена насилия застыла на его глазах и главные действующие персонажи превратились в ублюдков со своими клеймами на рылах. И он пошёл дальше, продолжая пинать обломки своей жизни, словно отрекаясь от них, как-будто это и не его вовсе, а кого-то другого.

А дальше Колян увидел себя примерно в том же возрасте, но только он весь грязный и чумазый, стоит улыбаясь в ванне. Его моет мать, смывает с него следы игры со сверстниками. О, как же всё это мило выглядит. Мать, не злобно ругаясь, поливает на него с душа, отчего он смеётся и сжимается, брызгая водой во все стороны. Затем она вытирает его выцветшим от постоянных застирываний полотенцем, целует нежно во все его мягкие детские места, кусает ему пальцы и оттягивает губами мочки ушей. Маленький человек же беззаботноболтающийся на материнских руках, бьёт ей в грудь своими кулачками, пытаясь оттолкнуть её подальше от себя. Затем сцена опять застывает. Нет, данная скульптура матери и ребёнка ничем не выдаёт в себе никакой злобы и жестокости, наоборот, всё очень даже мило. Сцена идеальной семейной идиллии вдруг раскалывается и разлетаясь осколками в разные стороны сыпятся на землю и, подхватываемые невесть откуда взявшимся порывом ветра разлетаются во все четыре стороны. Коляна опять передёрнуло. Слёзы его высохли от ветра, так же беззаботно запутавшегося у него в волосах словно маленький Коленька, укутанный в полотенце. Он пошёл дальше, пробиваемый ознобом до мозга костей.

Теперь он видит себя уже постарше. Там он переживает своё первое сексуальное влечение... к сестре. Он домогается её, пока она спит. Сильно волнуясь и тяжело дыша он стаскивает с неё трусики, приподнимает аккуратно пижаму и приступает к детальному осмотру женских половых органов. Его эдипово желание заставляет прикоснуться к живой женской плоти, но он не может, а точнее просто боится разбудить сестру, вздыбленный кверху фаллос подсказывает ему, что надо вставить его в невинную детскую щель. Желание инцеста велико. Он хочет обнюхать и поцеловать сестру в нежное творение природы, в её пока ещё не раскрывшийся бутон, лысое и гладкое лоно, но как только он придвигает своё трясущееся от страха лицо к её гениталиям, то вдруг обдаёт их своим горячим дыханием, отчего сестра, как ему показалось тогда, вдруг заёрзала и стала переворачиваться, поправив рукой бельё. Колян явно занервничал, быстро и стремительно отскочил от неё и лёг рядом, стараясь по возможности быстрей успокоиться. Они спали тогда вместе, ведь были детьми и предки конечно не могли предположить такого, что чуть было не учудил их сын с дочерью. Колян лежал тихо и пытался восстановить нормальный ход своего дыхания, глядя сквозь пустоту в потолок. Сердце его билось в бешеном темпе, но, вроде бы, начало постепенно успокаиваться. Сестра же его, очередной раз перевернувшись во сне, положила на него руку, обняв брата сквозь дремоту. Колян очень испугался этого, он аккуратно, чтобы не разбудить её, переложил руку подальше от себя, накрыл её одеялом и, вроде как успокоившись, попытался заснуть после всего этого, что у него не сразу, но получилось.

Со стороны наблюдая эту картину, Колян вспомнил, что тогда ему просто было интересно узнать, чем таким занимаются его родители, что мать умиленно стонет, а отец так же тяжело дышит, а иногда и мычит как разъярённый бык. Колян понял вдруг, что очень ненавидел свою сестру, постоянно бил её, отнимал у неё игрушки и конфеты, ему нравилось наблюдать, как она плачет и страдает, жалуется на него родителям, те наказывают его, а он за это избивает её ещё больше и сильнее прежнего. Единственное, что он усвоил с того момента по прошествии стольких лет, так это то, что он и сейчас не прочь овладеть ею, если бы она не была его сестрой. Она вполне даже хорошо сложена по сравнению со своими ровесниками и очень симпатична... Колян стоял, наблюдая за застывшими детьми под одеялом, ему стало вдруг очень стыдно и, плюнув в сторону он пошёл дальше, просматривая хронологию своей жизни как документальную киноленту, он шёл дальше, останавливаясь кое-где и вспоминая детали давно ушедших событий, до боли тревоживших его сердце.

Колян идёт дальше и видит следующее. Здесь ему уже около двенадцати лет и он совершает первую в своей жихни стоящую кражу. Проникнув на территорию какой-то заброшенной организации, он вместе с другом крадёт с одиноко стоящей машины магнитолу и лопатник, предварительно разбив стекло. Проделав всё это они быстро убегают, всё дальше отдаляясь от места события. Неожиданно он запинается о непонятно откуда взявшееся ведро, которое с железным ржавым грохотом летит в сторону, ударяясь о сложенные пирамидой стёкла, те разбиваются. На появившийся шум сразу же реагируют своры сторожевых собак, несущихся к ним на встречу с оглушительным и пронзительным лаем. Парочка пытается спастись от них бегством, кидают в них палки и камни. Но тщетно. Собаки нападают на его друга, валят на землю и начинают терзать его, в клочья разрывая на нём одежду. Он начинает бешено и истерично кричать, бить руками и ногами о холодную землю, пытается прикрыть лицо от укусов собак, зовёт Коляна на помощь. Но Колян в смятении. Его рассудок затуманен от страха и он принимает единственно правильное на его взгляд решение... это бежать дальше, бросить всё и бежать, спасая свою предательскую шкуру. И он бежит. Добегая до металлического ограждения пытается перелесть через забор, но чья-то сильная рука не даёт ему сделать этого. Его сбрасывают на землю и мужчина, наверно проснувшийся сторож, пинает его грязными сапогами по голове, он пинает его и говорит при этом: "Воруешь, сучонок? Я тебя отучу, падла! Будешь знать у меня, я тебя в милицию сдам! Сука, сука малолетняя, получи тварь, получи дрянь, получи дрянь! Куда твои родители только смотрят?".

И он бьёт Коляна, но, видимо сильно устав, оставляет его, забрав предварительно краденую вещь, а затем перекидывает через забор, как мешок с дерьмом. Колян некоторое время лежит без сознания, затем придя в себя встаёт с земли, оторвав своё избитое тело трясущимися руками, и идёт прочь, плача и ругая себя в душе, ведь теперь надо как-то показаться дома, а там скорее всего его ждёт та же участь, но со стороны родителей. А друга его до смерти загрызли собаки, по утру, когда сторож нашёл его обезображенное до неузнаваемости бездыханное тело с оторванными кусками плоти, он сообщил куда надо, а его за это уволокли за колючку. Ему было очень жаль этого мальчика, вместо того, чтобы спасти его, он наказывал другого и стал при этом невольным виновником его смерти, за что его в последствии очень мучила совесть и личные убеждения. Колян смотрел на это со стороны и чувство неприязни к самому себе гложило его. Вся представшая перед ним картина опять застыла. Сторож превратился в статую ублюдка, так же распавшуяся на куски порывом ветра, как и статуя матери и ребёнка. Тело его друга, изуродованное до костей, здесь было не мертво, в нём обессиленном ещё теплилась жизнь и друг его был вынужден вечно терпеть адскую боль, мучаясь в предсмертных припадках, и желая самому себе скорейшего прихода смерти, которая как нарочно не слышала его просьб, постоянно проходя мимо него и не замечая его, так он и мучился и мучиться он будет вечно. Колян же в этой сцене стоял до тех пор, пока не начал распадаться на части, подверженный изнутри действию могильных червей. После того как весь он распался на составные, черви завершили свою работу, обгладав начисто его кости, затем все они разбрелись в разные стороны и стали проникать вглубь земли, пока последний из них не скрылся из вида. А кости Коляна продолжали лежать грудой застывшей неподвижности...

Ему стало не по себе от увиденного зрелища, ему хотелось блевать, блевать на всё это дело, особенно надо стараться заблевать свою кучу костей, полностью скрыть их от внешнего мира, единственного того, что означает, что с того самого момента Колян прекратил своё существование как человек, в нём умерло последнее человеческое и отныне он будет только приносить страдания и неприятности людям. Так оно, в принципе, и есть.

Поняв свою ошибку Колян пошёл дальше по событиям своей прошлой жизни, ничем таким уже не привлекательным, а только лишь отталкивающих его от самого себя. Ему хотелось убежать, убежать подальше отсюда, чтобы только не видеть всего того, что он успел натворить. Но бежать было некуда, не было больше других дорог, только эта тропа жизни, и назад нельзя было идти, чтобы не видеть всё это, а только вперёд, и чем дальше Колян шёл, отдаляясь от даты своего рождения, тем больше ему становилось противно за свои поступки. Глаза он тоже не мог закрыть, как только он закрывал их, то события переносилисьему в мозг и он всё равно всё видел, всё ощущал, он хотел одного, скрыться от самого себя, но не мог, и был вынужден заново переживать всё то, давно уже им пережитое, но окрашивая их новыми оттенками серого цвета. Он стал по другому считать свои устои, он даже полностью изменил их, но что это изменит... ничего. Кому это теперь надо? Надо было раньше понять смысл своего существования, находясь ещё при жизни, а не здесь.

Так Колян и шёл дальше. Вот он уже и подошёл к следующей сцене своей жизнедеятельности, пусть даже и убогой, на зато его. Здесь он, подросток, лишается своей невинности с толстой, неповоротливой и не красивой бабой. Как и всем парням его возраста тогда ему было абсолютно наплевать, когда, где и с кем, главное это количество, ведь надо же было чем-то гордиться перед своими пацанами, надо было чем-то порадовать их, что-то объяснить им, говорить на такие темы можно было бесконечно. Колян лежит на ней сверху и долбит её всем своим корпусом, она даже не стонет, по её лицу видно, всё ей по барабану, она сильно пьяна и всё что ей сейчас нужно, так это хорошо выспаться и не помнить, ничего не помнить, даже не пытаться сделать этого. А Колян весь сосредоточен на своём непосильном занятии, он весь вспотел и, кажется, очень устал, но тем не менее продолжает долбить её, бесчувственную и тупую, как срубленное дерево, как бревно. Медленно и верно девушка под ним стала превращаться в мираж, растворяясь в воздухе до тех пор, пока её полностью не стало, а остался только один Колян, не заметивший этого и продолжающий свой коитус в упорном неистовстве. С печатью удовольствия на лице, он закатывает глаза от счастья и наблюдает, что творится в его голове, быстро двигаясь и сопя. Вот уже тело его покрывается дрожью, предвестником того, ради чего и было всё это начинание. Вот он останавливается, закрывает глаза, стонет, блаженно матерясь и... кончает в землю. Затем Колян начинает также испаряться в воздухе, как его подруга, всё, теперь его нет, а из семени Коляна сразу же начинают вырождаться маленькие подонки, чудовища и отбросы рода людского. Все они очень страшны своим внешним видом и, если бы здесь был кто-то другой, то они непременно испугались бы под воздействием исходившего от них ужаса. Но не было никого, кроме Коляна. Эти маленькие существа похожи на уродов. У одних из них непомерно большая голова, у других сильно разнятся длины конечностей, третьи горбатые и без глаз, другие с большими жёлтыми зубами, покрытых обильной зарослью волосяного покрова. В-общем, сборище уродов и кретинов. Вся эта мелочь, противная и убогая, узнав в Коляне своего отца, ринулась к нему обезумевшей толпой. Колян начинает убегать в страхе, но дети догоняют его. Жалкие выродки. Они держат его за ноги и пытаются вскарабкаться по нему. Колян с отвращением и неприязнью скидывает их с себя и давит ногами, превращая их в кровавое месиво. Они жалобно пищат и всё равно лезут к нему, пока он не втаптывает последнего из них в землю. Обессиленный от такого аборта он тяжело дышит и направляется дальше.

К подошвам ботинок Коляна налипла земля и он тащит всё это, оставляя на дороге разочарований после себя куски кроваво-земной каши. Так он продолжает свой путь, не зная ещё, что тот скоро закончится, хотя, быть может, и догадывался об этом. За свою сравнительно короткую жизнь он мало чего успел сделать, практически ничего, доставляя людям лишь массу хлопот и неприятностей, не замечая этого, как-будто так и надо. Общаясь с детства в окружении себе подобных, таких же как он подонков, считавших такое аморальное поведение нормой. Как отмечалось ранее, Колян натыкался по пути о кирпичные обломки своей жизни, пиная их подальше от себя, так вот, сейчас он натыкается на один из них, довольно большой, внушительных размеров и с неровными краями, натыкается на него и падает, падает лицом в грязь, всем своим корпусом, он буквально утопает в грязи, она затягивает его в себя, заглатывает целиком, затем пытается встать, но понимает вдруг, что не в состоянии сделать этого, несмотря на все прилагаемые усилия. И он уже не идёт, он ползёт, ползёт дальше и наблюдает следующую картину, представшую его взору.

Действие происходит около года назад. Здесь он впервые вмазывается, ширяется героином, запрявляет им свои гнилые вены, и который проходя по ним, уносит Коляна в тайные глубины подсознания, где всё всегда хорошо, какие-либо проблемы отсутствуют напрочь, их просто не существет здесь, нет даже такого понятия, всё здесь радует глаз, всё величаво и красиво. Коляну слышатся райские, неслыханные доселе голоса, такие приятные для его слуха, зовущие его с собой, в те неизведанные места, открытые далеко не для всех, потому что вход в них разрешён только избранным, это дано не многим, это дано таким, как Колян, потому что он избранный и вход ему свободен, словно войти в клуб по флаеру. О, диллер, злой волшебник, жалкая барыга, сумевший утаить от него всё это раньше. Почему, почему мир так жесток? О, Боже, как ему хорошо здесь, он никогда не хочет уходить отсюда, он хочет остаться здесь вечно, навсегда, до бесконечности, лишь бы только не останавливалась его эйфория ни на минуту, ни на одно жалкое мгновение. Какие же всё таки глупцы, эти ничтожные людишки, сумевшие ни разу не испытать подобного в своей жизни, они ведь даже и не знают, даже и не догадываются, чего себя лишили? Ах, если б они только знали, только знали, то, наверное, сюда образовалась бы большая и длинная очередь, очередь, конца которой не видно, ведь если бы он и появился, то за ним сразу бы появились другие, так и прибывало бы пополнение к суровой армии страждущих, так же хотевших испытать это и готовые отдать всё, что угодно, они не постоят за ценой и готовы расплачиваться даже собственной жизнью, чего бы это им не стоило...