Баллада о памяти

Первое, что увидели его глаза, было небо. И тишина.

Это было странно — тишины ведь не видно, — но она была такой густой и зримой, что дон Сезар прямо-таки увидел ее, и даже ощутил порами кожи.

Небо было синим, бездонно-синим, и тишина тоже была синей, даже лиловой, как тени в вечерний час. Она омывала дона Сезара, как младенца. Она окутывала его тело и душу, как масло. Ни в Кадисе, ни в Севилье не было такой тишины

Внезапно дон Сезар вскочил на ноги.

Вначале вскочил — а потом понял, что может сделать это, и даже не удивился. Почему он должен был не мочь, он не знал, и задуматься не было сил — слишком много вокруг было непонятного.

Все вокруг было непонятно.

Не было понятно ничего, кроме тишины.

— Где я? — то ли подумал, то ли спросил у кого-то дон Сезар. (Должно быть, у тишины.) Потом огляделся.

Слева и справа высились огромные скалы. Они казались выточенными из драгоценных камней: рыжее, гранатовое, лиловое громоздилось друг на друге, как фрукты на базарном лотке, и все это было увито пучками зелени, сочно-салатовой, будто здесь никогда не было зноя, привычного зноя Андалусии.

Такая же зелень покрывала все вокруг. Дон Сезар стоял по колено в густой траве, колыхавшейся от ветра, который, оказывается, дул, хоть дон Сезар и не заметил его, ибо он так нежно, без толчков обтекал его, как все то же масло

Свиристели птицы. Дон Сезар вдруг понял, что их хор-то и был тишиной — той самой, лилово-синей.

Здесь было так хорошо, что дон Сезар подумал бы, что он спит, если бы не понимал, что не спал

— Где я? — снова спросил он у птичьего хора, и вдруг застыл. — Америка? Коста-Рика? Не неужели?

Он упал в траву.

— Но как? Как я добрался сюда? Почему не помню дороги, не помню моря? И где Микаэла? Господи!

Он вдруг вспомнил про Микаэлу.

Там было что-то душное, тяжкое что-то ужасное, не подпускавшее к себе мысль, не дающее себя вспомнить, как дон Сезар ни морщил лоб.

— Микаэла, — бормотал он, — Микаэла, — и бегал по траве, как гончая, будто хотел заменить беготней движенье мысли. — Микаэла Микаэла!

Вдруг он увидел фигурку в цветастом платье, лежавшую тут же, на лугу.

— Микаэла! — он ринулся к ней, путаясь в траве. — Микаэла! Ми

Это была не Микаэла.

— Пеппа? О Господи

— А? Сезарито?

Пеппа, лежавшая ничком, потянулась.

Ее глаза круглились, как у младенца.